острове в тот безрадостный январский день, я утешал себя тем, что в пустыне жизнь человека не теряется бесследно, не потеряется и Кульдур… В связи с этим мне вспомнился пересказ одного довоенного американского фильма, как будто и не имеющего отношения к моим розыскам.
Какой-то человек, вынужденный скрываться, приезжает на далекий остров смотрителем маяка. Здесь ему в руки попал журнал, вахтенный, с корабля, который когда-то в девятибалльный шторм напоролся поблизости на скалы.
Смотритель начинает писать книгу. Люди с этого судна представляются ему вполне отчетливо, — и они появляются на маяке и выглядят столь же реально, как он сам. Но вот — по винтовой лестнице сверху неожиданно начинает спускаться женщина, вернее — неясный силуэт, и спускается она как-то боком, дергающейся походкой…
В вахтенном журнале есть неподробное упоминание о молодой женщине, взятой на борт. Но ему пока непонятно, как она оказалась среди них и что собой представляла. Поэтому усилием воли смотритель отсылает ее. Но потом среди бумаг находит новые сведения, и от раза к разу она приобретает все более достоверные черты, и в конце концов — по лестнице к нему спускается и вступает в беседу очаровательная молодая женщина в белом платье…
Я все же написал о поездке в Бекдаш и на Кара-Ада. Жизнь продолжалась за пределами книги К. Г. Паустовского, и я надеялся, что публикация рассказа вызовет отклики людей, знавших Кульдура при жизни или слышавших о нем, поможет узнать подробности.
Чтобы рассказ вернее дошел к читателям, на которых был рассчитан, я обратился к моим товарищам из казахского литературного журнала «Жулдыз» в Алма-Ате. Его напечатали в 1969 году, и вскоре в Доме литераторов меня остановил писатель Рахматулла Раимкулов, который переводил рассказ.
Он сказал одно слово:
— Есть…
Рахматулла передал мне исписанные зеленой шариковой пастой тетрадные листки в косую линейку — письмо в их редакцию Жангакбая Балхаева с колодца Хасан, расположенного за Красноводском.
Жангакбай начинал с того, чем я кончил: мужчине не приличествует хвалиться своими делами, но рассказать о них могут и должны другие.
Жангакбай писал:
«Кульдур был настоящий батыр из дастана…
Он работал на заводе стройматериалов под Красноводском. Ковать железо для него было, что для другого тесто месить… Не каждому ведь прибавляется к имени слово «уста» — мастер. Его звали у нас Кулекен-уста.
Когда он вышел на пенсию, а это случилось в 1959 году, то все равно не мог сидеть сложа руки. Уехал с семьей на колодец Ажыгыр и стал работать в совхозе имени XX партсъезда. В обязанности Кулекена входило поить скот, чтобы всегда в корыте было полно воды. Ему было уже под семьдесят, но он шутя справлялся с десятиведерной каугой[6].
Кулекен — звали его ровесники. А многие молодые казахи и молодые туркмены, которые учились в школе, называли — Тарас. Одни имели в виду Тараса Шевченко, потому что усы у Кулекена были похожи на усы украинского поэта, другие подразумевали — Тараса Бульбу, тоже из-за усов.
К несчастью, Кулекен тяжело заболел. Лечил его наш доктор Нуржуман Нурханов. Он не говорил Кулекену, что у него рак желудка. Зачем про такое говорить? Но старик и сам чувствовал, что его дни идут к концу.
Другие люди в таком состоянии становятся унылыми, раздражительными, все у них виноваты, кто только попадается на глаза. А Кулекен сохранял мужество и жизнерадостность и даже доктора Нуржумана утешал, когда тот не мог скрыть беспокойства за состояние здоровья Кульдура.
Умер он 15 августа 1962 года на том же колодце Ажыгыр — семидесяти лет от роду».
Я читал это письмо, перечитывал и думал об одном: надо мне ехать.
Надо ехать.
Путь я выбрал не близкий, как уже говорилось, — через Мангышлак, через Кара-Бугаз.
Мне хотелось увидеть эту землю глазами Кулекена… Кулекен знал тут каждый холм и бархан — от Сартаса, например, и до Гурьева, куда он гонял скот на продажу. Он мог бы на память назвать все колодцы на переходах с Мангышлака в Хиву…
Но я забегаю вперед.
Рассказ о второй поездке начинался в совхозной конторе — в поселке Джанга, центре Красноводского района. Я ждал машину в Хасан, для встречи с Жангакбаем Балхаевым. Неожиданно меня предупредили — ехать пока никуда не надо, Жангакбай как раз здесь, на главной усадьбе.
В комнату входили какие-то люди, выходили, а я старался угадать, кто из них мог бы оказаться Жангакбаем. Пожалуй, подходящих по возрасту среди них не было.
Молодой парень в очках, в кепке и распахнутом овчинном полушубке остановился у стола.
— Жангакбая не видел? — спросил я у него.
— Я Жангакбай…
Наверное, скрыть растерянность мне не удалось! Дело в том, что в его письме — письмо мне переводили с казахского на русский — одна фраза была передана, ну скажем, не вполне точно: «Мы с Кулекеном знали друг друга с детских лет». И потому я ожидал увидеть почтенного аксакала, который пережил своего ровесника и, конечно, рассказать может много больше, чем написал в своем письме.
Подлинному Жангакбаю было никак не больше двадцати пяти, и я понял смысл той фразы: знать друг друга с детских лет они никак не могли, это Жангакбай — еще мальчишкой — впервые увидел Кулекена в Хасане, и потом — на Ажыгыре, на других соседних колодцах, которых тут довольно много.
К тому, что было в письме, добавить Жангакбай ничего не мог. Он только застенчиво сообщил, что кроме заметок в газету пишет и стихи и посылает в редакции, но пока их никто не хочет печатать. Но если он и не смог рассказать новых обстоятельств из жизни Кулекена, зато свел меня с редактором газеты, выходящей в Красноводске на казахском языке, тоже молодым человеком — с Абдыхалыком Юсупбековым. А сам поторопился уйти.
Абдыхалык объяснил мне причину: парень работает в Хасане дизелистом на колодце, первый день в отпуске, летит в Баку… Хочет там кое-что купить, погулять в большом городе…
Оказалось, Абдыхалык тоже прочитал рассказ в «Жулдызе» и сам уже предпринимал некоторые розыски. Он ездил за сто двадцать километров на колодец Гурджа. Там живет единственный оставшийся в живых из четырех братьев, сыновей Алибая — Жонеу. Правда, многого старик не помнит, многого просто не знает… Жонеу на протяжении долгих лет не так уж часто встречался с Кулекеном, да и с другими братьями — тоже.
Абдыхалык начал звонить, советоваться — кто бы еще мог рассказать о Кульдуре. Помог секретарь Красноводского райкома партии Смагул Джарылгапов, с которым я накануне разговаривал и который живо заинтересовался этой давней историей.
И так появилось имя — Рахадил и
