Удаляющаяся мужская фигура…
Смертельный холод и пустота…
— Нет! — захлебываясь слезами, срываюсь на оглушающий крик.
Тело выгибает. Ломая кости изнутри. Снова тупое лезвие впилось в меня.
— Остановись, — хриплю, выгибаясь.
— Мне больно… Нам больно…
Чернота вокруг и мерцающее голубое небо. Замолкаю. Горячее животное дыхание на моем теле. Толчок. Дернулась. Снова невыносимая боль затопила разум.
Сознание покинуло тело…
Глава 3
Сгорбленная фигура в серых лохмотьях водила над телом дымящимся пучком травы, впиваясь выжженными дырами в мрачную сырую стену, где плесень, как полноправная хозяйка, вытягивала из нее капельки влаги, сжирая все на своем пути.
В сгнившей полуразрушенной хижине, что стояла на окраине Старого города, несмотря на жару этих земель, могильная сырость все обволакивала своим пронизывающим холодом, источая запах тлена, затхлости и смерти, въедаясь своей едкой смесью в эти старые каменные стены и кожу. Скрипучий пол заставлял замирать на месте, а проломленные в деревянном полу дыры, аккуратно обходить их, чтобы не сделать новые. Две хлипкие веревки, протянутые от стены до стены над головой, со свисающими на них лоскутками выцветших тканей и ржавых крючков с болтающимися пучками ядовитых трав, заставляли нагибаться, чтобы не задеть тряпье, источающее затхлую вонь.
Хотел оттолкнуть убогую от своей сестры, но как только увидел, что ей становится лучше, дыхание выровнялось и стоны прекратились, заставил себя успокоиться. Но что-то все равно поедало меня изнутри. Прошелся взглядом по ветхим полкам, покрытым толстым слоем пыли, что утопали словно в сером пепле. На них громоздились деревянные гребни, глубокие миски с коричневой жижей, глиняные стаканы и черные горящие свечи, с которых стекал черный воск, застывая темными свисающими звериными лапами с краев полок. Сморщился.
Повсюду раскиданы сгнившие овощи, облепленные маленькими мухами. Даже мухи казались не такими, какими они должны быть. Пнул по сморщенному плоду, что лежал рядом со мной, отпугивая насекомых. Одна за одной они взлетали вверх, и сразу же часть из них падала замертво. Присмотревшись, увидел, что многие из них были уже мертвы, покрывая своими пустыми тельцами гниль. Взгляд упал на дохлых крыс с застывшими стеклянными глазами. Это место поглощало все живое здесь, высасывало жизнь, будь это насекомое или птица, оглушающая тишина окутывала комнату, заглушая тихие стоны сестры. Я слышал дыхание этой лачуги, будто сопение больного животного. Тихий скулеж.
Амара начинала звать какого-то Ратмира в сонном бреду. Умоляла забрать её к нему. Я сходил с ума от неизвестности, оттого, что не знаю, что там произошло с ней.
— Вернись ко мне, Ратмир, — шепот сестры.
Кто это, трэпт тебя дери?!! Сжимая кулак, поднес ко рту, прикусывая темное кольцо в виде мощной черной плоской спирали, что досталось от отца. Я не сдержал обещание, данное ему. Не уберег ее. Хотелось крушить все подряд. Снова из глубины своей души вырывалось что-то темное, вязкое, что поглощало меня. В то жуткое утро что-то вылезло наружу. Что-то опасное, что поджидало своего часа, неподвластная мне сила.
Встряхнул головой, потирая перемотанную кожаными жгутами сломанную руку. На удивление, от зелья ведьмы кости быстро срастались за короткие часы. Не решался снять жгуты, что давали костям срастись правильно. Повернул шеей в стороны до хруста, разминая надплечье одной рукой через грубую синюю кожу камзола. Толку от меня не было. Ходил по лачуге взад-вперед, как загнанный зверь. Не знал, куда себя деть. Не мог смотреть, как она металась по кровати, сминая простыни. Кричала от раздирающего яда пустынных трэптов, что разливался по ее телу.
— Камаль! — простонала она, не открывая глаз.
— Нет!!! — крик, сестра мотала головой, сжимая простынь под собой руками.
Опустился на колени у изголовья постели. Сжал ее руку, моля всех древних вернуть ее ко мне. Сердце обливалось кровью, когда смотрел на ее бледную кожу, взмокшие тусклые волосы, что прилипли к ее вискам и груди. Всего неделю назад они отливали ярким блеском на солнце, дразня своим угольно-черным атласом на смуглых плечах, сейчас же они сливались с грязно-серым бельем, в котором утопало ее мокрое от пота тело, под грязным матрасом набитым соломой.
Бронзовые серьги как длинные кисточки с дымчатыми изумрудами на концах словно насмехались над ней своей роскошью. Две тонкие горизонтальные линии из золотой жидкой пыли, будто въелись в ее высокие скулы, переливаясь. Даже черная подводка на глазах не смылась от ее слез. Только залегшие темные тени под густыми ресницами ее глаз на бледном лице, и въевшаяся в маленькие морщинки ее губ пурпурная краска говорили о том, что она живая, а не сломанная мраморная кукла.
Еще одно утро и вечер просидел у ее кровати, держа за холодную руку. Рассматривал ее изящные кольца, нанизанные на тонкие пальцы, разных форм и размеров, с ее любимыми камнями-лазуритами. Но только одно кольцо она носила, не снимая — от матери. Массивный прямоугольный перстень, с вырезанной на нем углубленной надписью на мертвом языке Древних. Поцеловал ее взмокший лоб, ее раненые ладони, согревая теплом своих рук. Она боролась за свою жизнь, в своем темном мраке без меня.
Сжал челюсти до скрежета зубов, от ненависти к себе. Как мальчишка, пролежал в песках, пока она уводила за собой трэптов. Отвел глаза от Амы, стыдясь за себя, за то, в каком она состоянии, уродливые раны от их клыков украшали теперь ее тело. От ее платья остались только тонкие ленты, кожаный белый плащ от тэрна скрывал ее нагое тело от глаз.
Рассматривая серое белье под сестрой, стал всматриваться в морщинистое, землистого цвета лицо старой ведьмы, что водила своими костлявыми пальцами над ее израненным бедром. Ее руки усыпаны огрубевшими язвами, что покрывали все ее тело, скрываясь в глубине ободранного мешковатого балахона. Старуха шептала на мертвом языке своим духам пустыни, а может и самим Древним. Язык этот мертв, как и сами Древние.
Только наш народ не хотел в это верить, нося последние пожитки и пищу в храм к наглым жрецам, что возомнили себя Древними. При виде жрецов в черно-белых одеяниях, расшитых золотыми нитями, с золотыми браслетами на ногах в знак принадлежности к Древним и того, что они рабы их, хотел задушить их голыми руками от той лживости, какой затуманивают головы нищим и нуждающимся. Старался избегать их, чтобы не оказаться на черной площади среди забытых живых трупов.
Сжал пальцами переносицу, жмурясь. Устал. Вспышка злости смешалась с переживаниями за сестру. Не мог думать ни о чем, даже забыл о гадине Лате, что заставила меня пережить всё это. С ней разберусь потом. Посмотрел на
