невеста Теона. Взяла и… сказала, чтобы я не смела трогать её вещи.
Хейхо погибла через месяц. С лестницы упала. То ли голова закружилась, то ли еще что. Служанки у Миары менялись часто.
Птиц же ей отец подарил.
Позже.
Когда она заболела. Целители тоже болеют, особенно, если их до дна выпить.
- Бредишь, - сказали ему ласково. – Ты спи… и не вздумай умирать, слышишь? Я тебе запрещаю!
Винченцо постарается.
Кто-то забрался в постель и лег рядом, такой упоительно холодный, что сила и пламя сами к нему потянулись. И поняли – Миара.
И успокоились.
И…
Он слышал, что перед смертью в памяти многое всплывает, но вот чтобы настолько… и главное, как все запутано.
Последний разговор. И отец. Винченцо не скучает. Наоборот. Он рад, что вырвался. Только отец умер. И пламя горит, обжигает. И кажется, Винченцо готов кричать, предупреждая криком об опасности.
Мертвеца?
Брат.
Алеф. Ходит по палатке. Говорит. Вдохновенно. Уверенно. Он мог бы и не требовать, не пытаться подчинить. Мог бы просто написать, если уж знал, где они с Миарой. Он бы сам не справился. И должен был бы понять. Он ведь умный.
Был.
А потом умер.
Все умерли. И Винченцо тоже на очереди. До утра он не дотянет. А поэтому можно смотреть.
Теон.
Всегда был ублюдком. Образно говоря. Вечно следил. Приглядывал. Приглядывался. И никогда не упускал случая напомнить, что он законный сын, в отличие от Винченцо.
Учил.
Как он сам понимал учебу. Главное ведь, чтобы не до смерти.
Пожалуй, Теона Вин ненавидел больше остальных. И не жаль, что он умер. Нисколько… а кого жаль? Птицу. Ту крохотную птицу, что уместилась меж детских ладоней Миары. И саму Миару.
Себя.
Еще… кого-то…
Дышать тяжело.
- Не смей! – на грудь падает гора. И выбивает остатки воздуха. – Слышишь, ты… ты обещал! Ты поклялся, что не бросишь меня!
Он пытается.
Но остаться так сложно. Да и мертвецы обступают. Когда Вин убил первого? Кто был первым… раб. Да, это всегда раб… ритуальная комната. Человек, растянутый на алтаре. Отец спокоен. Алеф равнодушен. Но сквозь равнодушие проскальзывает легкая тень недовольства. Его дело важнее какого-то там ритуала, не говоря уже о мальчишке, который должен показать, чему научился.
Что достоин.
Теон стоит в углу. Он прислонился к стене, и свет жаровни, поставленной перед ним, раскаляет воздух. Отчего кажется, будто фигура Теона размыта.
- Иди, - отец подталкивает в спину.
И страшно.
Так страшно.
Но Вин делает первый шаг. А потом еще один. Раб одурманен. Отец говорит, что в нынешнем ритуале нужна лишь сила, а потому нет нужды мучить кого-то. Ритуал – лишь способ. Неприятный, но необходимый.
Голос, кажется, снова звучит в ушах.
Раз за разом.
Шаг за шагом. Ближе. Грудь человека блестит от пота. И знаки размыло. Надо повторить рисунок. Руки собственные дрожат и клинок ходит ходуном. Острие его касается кожи, пуская первую кровь.
Винченцо уже приносил жертвы.
Кур. И свиней. Но человек – это другое. Или… дрожь уходит, а руки движутся, повторяя узор, который Винченцо не раз вырезал на свиной коже. Может, человек и другое, но не настолько.
Последняя точка.
Удар.
Главное, попасть между ребер и не задеть грудину. У него получается. И раб умирает быстро. А Винченцо успевает уловить эхо силы. Слегка вздрагивают огоньки свечей. Морщится Теон. А Алеф сухо произносит:
- Эффективность близка к нулевой. Это просто бессмысленный расход материала.
Тогда не понятно, о ком он говорит.
Тогда Винченцо испытывает лишь радость. Безумную дикую радость. У него получилось. Сумел. Сделал все правильно.
А осознание приходит позже.
И уже он пытается спрятать слезы. А Миара смотрит. Сверху вниз. С откровенной жалостью. Смотрит и ничего не говорит. Но в какой-то момент легкие её руки ложатся на плечи.
Этого достаточно, чтобы слезы высохли.
Почему… почему он вспомнил?
Потому что умирать пришлось?
Пускай себе. Ему… да, жаль этого раба. И других тоже. Тех, кто погиб на алтаре в тщетной попытке повторить какой-то там эксперимент. И тех, что остался в лабораториях.
Себя тоже жаль. И жалость острая, терпкая.
Её хватает, чтобы глотать слезы. И какую-то отраву, которую ему скармливают. Миара? Кто еще… пусть бы уже бросила. Умирать не страшно. Страшно жить чудовищем. А он и есть чудовище.
И она.
И все они.
- Ты должна что-то сделать! – пламя успокаивается, позволяя Винченцо слушать. – Ты же можешь! Ты же поставила ему сердце! А теперь он умирает! И я ничего не способна сделать! Ты… ты ведь…
- Спи, - говорят Винченцо.
И пламя поднимается, послушное этому слову. Оно не обжигает, напротив. Оно теплое и ласковое, как руки женщины, которой он не помнил
Никогда не…
- Мама?
Пламя отвечает её голосом, вот только слов не разобрать. И это хорошо. Безумие, до чего это хорошо…
Данный текст был приобретен на портале Литнет (№43609407 07.07.2023). Литнет – новая эра литературы
Глава 4
Глава 4
Маг улыбался.
Проклятье. Эта улыбка вгоняла Миху в ступор. Да и сам… вчера же все нормально было! И говорил он, и не выглядел умирающим. А тут вдруг нате вам.
- Что с ним? – Миха приблизился к кровати.
Маг дышал. Медленно и сипло. Обнаженная, изрисованная татуировками и шрамами грудь его поднималась, чтобы опасть. Сквозь смуглую, покрытую испариной, кожу проступали ребра.
- Не знаю, - Миара сидела рядом.
Тоже бледная.
И страшная, честно говоря.
- Все было хорошо. Вечером, когда я уходила. Ни жара, ничего… я обработала раны. Они затягивались. Да и вообще он сильный. Всегда был сильным. Сильнее остальных. Как и я. Поэтому мы и выжили. Он и я… а ночью меня разбудили. Сказали, что жар. Лихорадка. Потрогай!
Миха потрогал.
И вправду бледная кожа казалась раскаленной. Температуру, конечно, не измеришь, но жарило мага прилично.
- Я пыталась… пыталась что-то сделать!
- Не получается?
- Нет! – Миара топнула ногой. – Сила уходит, как вода в песок! И… и он умрет!
Она уже почти кричала.
- Успокойся, - Миха подумал, что пощечины ему не простят.
А как еще успокоить женщину, с которой вот-вот приключится истерика? Тем более, что женщина эта – маг. И силенок испепелить Миху у нее точно хватит. Оно, конечно, и сама загнется, но Михе-то от этого легче не станет.
- Ица?
Ица была здесь же, забралась в кровать и сидела, скрестивши ноги.
