Я потянулась так, что все мышцы натянулись до сладкой боли, от души зевнула и открыла глаза. И вспомнила, что теперь являюсь леди Редроуз. На меня глянула комната в персиковых тонах. Обои с лебедями, немного необходимой мебели, резной туалетный столик.
Встала с кровати, подошла к нему и провела рукой по холодной столешнице орехового цвета. Потом вгляделась в зеркало, обрамленное тонко вырезанными завитушками — такими воздушными на вид, что я даже прикоснулась к ним пальцем, чтобы удостовериться — это тоже дерево.
Отражение глянуло на меня растрепанной девицей, на носу которой навыскакивали конопушки. Опять! Я скорчила недовольную рожицу. Стоит подольше побыть на солнце и на лице начинают безобразничать веснушки! Хорошо, что рядом сестрицы нет, а то ведь непременно бы отметила, ехидна этакая, что мне на лицо тараканы накакали. Любит повторять эту дразнилку из детства, пакостница.
Я подошла к окну и раздернула шторы. В комнату тут же ордой хулиганистых солнечных зайчиков хлынул свет. Раннее утро боязливо заливало поместье розовым, неокрепшим еще светом. Я с удовольствием подставила лицо солнцу. Плевать на веснушки, это же так приятно!
Отступив на шаг, заметила, что комната наполнилась янтарным светом. Снопы солнечных лучей, казалось, можно было перебирать, как струны арфы. В замке Стаффордов у меня была северная спальня — понятно, кто постарался. А здесь такая красота с утра! Даже жалко будет расставаться — после дня Урожая.
Я выглянула в коридор и обнаружила там свои чемоданы. А заодно кувшин с водой и небольшой тазик. Быстро привела себя в порядок, надела красивое домашнее платье — светло-сиреневое, надо произвести хорошее впечатление, встречают ведь по одежке.
Сунула ноги в модные туфельки, прическу соорудила затейливую, сережки вдела в уши и, покрутившись перед зеркалом, отправилась знакомиться с новым местом и его жильцами.
Под недовольное поскрипывание половиц я прошла по коридору, наполненному ароматом свежеиспеченного хлеба, который заставил меня ощутить зверский голод. Ускорив шаг, дошла до лестницы и услышала голоса.
— …это всего лишь избалованная девица, которая проживет с нами до дня Урожая, — сквозь тон Янура сквозило неприкрытое презрение. — Нужно только немного потерпеть.
— А ежели она это, — вплелся в разговор голос старика, — шухерить нас тут начнет, титька тараканья? На правах хозяйки дома?
— Как начнет, так и закончит. Я ухожу, занимайтесь своими делами, как обычно.
Услышав звук шагов, я отступила назад. По холлу первого этажа прошагал Янур, хлопнула дверь, потом раздался удаляющийся топот копыт — коня или этого черта, интересно? Избалованная девица, значит? Ничего, ты у меня дождешься, муженек! Ладно, шуточки побоку. Я прислушалась.
— Не нраааааавтится мне это все, — протянул все тот же старческий голос. — И чего Стаффорд удумал? Не зря ж его Хитрозадым в народе кличут! Не стал бы он нам свою бастардовку подсовывать без какой-то своей выгоды, не стааааал бы!
— Уймись, дед, — одернул его властный женский голос. — Главное, по миру не пойдем от таких налогов, как этот лорд бессовестный заломил, и то уже хорошо. А девицу потерпим, не велика беда.
— Дело говоришь, Соломеюшка, делооооо. Но чую, устроит нам эта титька тараканья, устроит! В роду-то ведь, слыхала, ведьмы у нее, а волосы как огонь самой преисподней! А сундуков навезла, немерено! Поди, ща явится расфуфыренная да нарумяненная! Будет нам нос утирать своими нарядами, из столиц навезенными!
— Увидим. Иди мелкую буди, каша уж готова.
Бамбошки сороконожки! Экие они тут гостеприимные, как я погляжу! И не видали еще меня, а уже помоями облили с макушки до пят. Но сама тоже хороша, расфуфырилась, как павлин, впечатление производить собралась. Кому тут, в провинции, мои наряды, туфли да украшения сдались?
Я покачала головой. Выходит, зря лучшее домашнее платье надела. Бурча себе под нос, вернулась в спальню и переоделась во что попроще. Серое платье без декольте как раз пришлось кстати. Из всех украшений лишь кружевной воротничок у него, малюсенький, только с лупой и разглядишь.
Ну, теперь не подумают, что я им богатством глаза колю. Покрутилась перед зеркалом. Сменила туфельки на каблучке на простые тапочки с плоской подошвой, даже серьги из ушей вынула. Башню на голове уничтожила, перевязала волосы простой лентой. Ну, попытка номер два!
Глава 4 Приют фамильяров
На этот раз на первом этаже никого не оказалось.
— Ешь, кому сказала! Привереда какая нашлась! — тот же женский голос вошел в мозг раскаленным гвоздем. — Пока все не сожрешь, из-за стола не выйдешь!
Перед моими глазами тут же встала картинка из детства: я сижу за столом в доме кормилицы в деревне, куда меня отдала мать, после расставания с отцом решившая устраивать личную жизнь. В доме из светло-серого булыжника было не так уж и плохо, но вот характер «воспитательницы» оставлял желать лучшего.
Раздражительная, она вспыхивала мгновенно, и, скорая на расправу, нередко поднимала на меня свою тяжелую руку. А я ангелочком не являлась никогда и потому часто становилась камнем преткновением для ее гнева.
Особые проблемы у нас возникали на почве еды. Готовила эта злюка отвратительно, и ребенку, привыкшему к нормальным блюдам, было сложно даже нюхать то варево, которым его потчевали. В итоге на меня сначала орали, потом отвешивали подзатыльник, а то и вовсе пороли розгами.
А потом я повзрослела и поняла простую истину — с тобой обращаются так, как ты позволяешь. И однажды, когда кормилица надумала отвесить «рыжему наказанию» очередную оплеуху, я просто впилась в ее толстую ладонь зубами, со всей силы.
Поднялся вой — вперемешку с бранными словами. Мне прилетело стулом по спине, было очень больно. Но зато больше она никогда даже не пыталась ударить кусачее ведьмино отродье. Жизнь стала намного лучше.
Я вздрогнула, услышав знакомые слова:
— Жри, сказала!
Вошла на кухню и застыла, глядя на маленькую девочку с косичкой. Малышка сидела на детском стульчике, понурившись, на столе перед ней стояла миска с кашей — мерзкой даже на вид. Крупные слезки девочки капали прямо в серые комки, хрупкие плечики вздрагивали.
Плакала она совершенно бесшумно. Я знала, почему так — громко дети ревут, чтобы привлечь внимание и получить желаемое. А вот так плачут только от настоящей боли.
— Сейчас получишь ведь! — вскипела женщина в фартуке, стоявшая над крохой, уперев руки в пышные бока. — Тресну сейчас! — она замахнулась, и во мне вскипела ярость.
— Не смей, слышишь?! — прошипела я, метнувшись к столу. — Не трогай ребенка, гадина!
Вдарила по деревянной поверхности кулаком так, что тарелка подскочила. Девочка, вздрогнув, подняла на меня заплаканные глазенки. А вот ее истязательница и бровью не повела!
— Леди Редроуз, доброе утро, — совершенно спокойно сказала она и даже присела в реверансе. — Желаете, подам завтрак?
