— Все! — заключил Мегрэ с таким видом, словно решил сложное уравнение.
— Вы считаете, что его убили, когда он был без плаща?
— Почти наверняка.
— Однако плащ безусловно разрезан ножом.
— Это сделано после, чтобы сбить нас со следа. Итак, люди не сидят в плаще ни дома, ни в ресторане. Разрез на нем — маскировка, чтобы убедить нас, будто удар ножом нанесен на улице. А раз на это пошли…
— …значит, преступление совершено не на улице, — договорил Мере.
— По той же причине труп рискнули перевезти на площадь Согласия, хотя убийство произошло вовсе не там.
Мегрэ выбил трубку о каблук, разыскал свой галстук и опять уставился на манекен. В сидячем положении тот был совсем как человек. Со спины и в профиль, откуда незаметно, что у него нет лица, картина получалась ошеломляющая.
— Что-нибудь выяснил?
— Почти ничего, но я еще не закончил. Правда, в трещины подошв набилось немного довольно любопытной грязи. Похоже на пропитанную вином землю, какая бывает в деревенском погребе, где только что пробуравили бочку с вином.
— Продолжай и звони мне в кабинет.
Едва комиссар вошел к начальнику, как тот выпалил:
— Ну, Мегрэ, как ваш мертвец?
Так впервые и прозвучали слова «ваш мертвец». Начальнику уголовной полиции уже доложили, что с двух часов ночи комиссар неотрывно идет по следу.
— Добрались-таки до бедняги! А я, признаться, подумал вчера вечером, что вы имеете дело с шутником или психом.
— Что вы! Я с первого звонка верил каждому его слову.
Почему — Мегрэ вряд ли сумел бы объяснить. Не потому, конечно, что человек обратился лично к нему. Разговаривая с начальником, комиссар блуждал взглядом по залитой солнцем набережной напротив.
— Прокурор поручил ведение дела следователю Комельо. Сегодня утром они отправляются в Институт судебной медицины. Поедете с ними?
— Зачем?
— Повидайтесь все-таки с Комельо или позвоните ему. Он человек амбициозный.
Мегрэ и сам мог бы кое-что порассказать об этом.
— А вы не думаете, что здесь сведение счетов?
— Не знаю. Надо будет проверить, хотя у меня не сложилось такого впечатления.
Уголовники обычно не дают себе труда выставлять свои жертвы на площади Согласия.
— Словом, действуйте по своему усмотрению. Уверен, что кто-нибудь не замедлит опознать труп.
— Буду очень удивлен, если этого не случится. Еще одно впечатление, которое комиссар затруднился бы объяснить. Внутренне он был убежден в своей правоте, но чуть попробуешь как-нибудь это обосновать хотя бы для самого себя, — все сразу расползается. Главная трудность — история с площадью Согласия. Выходит, преступники заинтересованы в обнаружении трупа, и притом скорейшем? Но ведь им было бы куда проще и куда менее рискованно бросить, например, тело в Сену, где его выловили бы лишь через много дней, а то и недель.
Дело идет не о богаче, не о знаменитой личности, а о маленьком, незначительном человеке. Но если убийцам нужно, чтобы им занялась полиция, зачем задним числом уродовать ему лицо и вынимать у него из карманов все, что может облегчить опознание? Напротив, марка на пиджаке не срезана. Это потому, что преступники знают: на покойнике готовая одежда, продающаяся тысячами штук.
— Вы чем-то обеспокоены, Мегрэ?
— Кое-что не сходится, — коротко ответил тот. Что-то слишком много противоречивых деталей. Особенно комиссара раздражала, чтобы не сказать задевала, одна из них.
В котором часу покойный звонил в последний раз? Последним признаком жизни, который он подал, была записка, оставленная им в почтовом отделении на улице Фобур-Сен-Дени, случилось это еще днем. С одиннадцати утра незнакомец не упускал ни одной возможности связаться с комиссаром. В записке тоже взывал к нему, только особенно настойчиво. Просил даже предупредить постовых на улицах, чтобы любой из них мог по первому же сигналу прийти к нему на помощь.
Его убили между восемью и десятью вечера. Что же он делал с четырех до восьми? Никаких следов, никаких фактов. Полное молчание, которое поразило Мегрэ еще вчера, хотя комиссар никак этого не показал. Это напоминает ему одну катастрофу с подводниками, при которой благодаря радио присутствовал, так сказать, весь мир. В определенные часы от людей, запертых в подводной лодке на дне моря, еще поступали сигналы. Радиослушатели представляли себе, как снуют по поверхности спасательные суда. Постепенно сигналы становились все реже, потом внезапно прекратились.
У незнакомца не было серьезных причин молчать. Похитить среди бела дня на оживленных парижских улицах его не могли. В восемь вечера он был еще жив. Все указывало на то, что бедняга вернулся домой — недаром он сменил пиджак. Пообедал тоже дома или в ресторане. И пообедал спокойно, раз успел съесть суп, треску по-провансальски и яблоко — вот оно как раз и наводит на мысль, что ничто его во время обеда не беспокоило.
Почему он молчал по меньшей мере четыре часа? Он же не побоялся неоднократно беспокоить комиссара, даже умолять его привести в движение весь полицейский аппарат. А затем, после четырех дня, словно изменил свои намерения и решил оставить полицию вне игры? Это раздражало Мегрэ, как если бы покойный выказал неверность по отношению к нему, хотя такое выражение и не передавало того, что чувствовал комиссар.
— Ну что, Жанвье?
В инспекторской клубился синий дым, четверо мужчин с мрачным видом висели на телефонах.
— С треской по-провансальски дело швах, шеф! — комически вздохнул Жанвье. — А ведь мы уже вышли за пределы района. Я добрался до улицы Фобур-Монмартр, Торранс — до площади Клиши.
Мегрэ тоже позвонил из своего кабинета, но вызвал не кафе, а маленькую гостиницу на улице Лепик.
— Да, на такси… Немедленно…
На столе у него лежали сделанные ночью фотографии трупа, утренние газеты, донесения, записка следователя Комельо.
— Госпожа Мегрэ… Неплохо… Не знаю, приеду ли завтракать… Нет, побриться не успел… Попытаюсь забежать к парикмахеру… Да, поел. Пока.
Комиссар предупредил служителя, старого Жозефа, чтобы тот велел подождать посетителю, который скоро придет, и действительно отправился к парикмахеру. Для этого нужно было только перейти мост. Мегрэ вошел в первый же салон на бульваре Сен-Мишель и помрачнел, увидев в зеркале большие мешки у себя под глазами.
Он знал, что на обратном пути не удержится и пропустит стаканчик в «Погребах Божоле». Во-первых, он просто любит атмосферу таких вот маленьких кабачков, где всегда малолюдно и хозяин готов поболтать с вами. Во-вторых, он любит и вино божоле, особенно когда его, как здесь, подают в глиняных кувшинчиках. Но двигало комиссаром не только это. Он шел по следу своего мертвеца.
— Очень мне стало не по себе, господин комиссар, когда я сегодня прочел газету. Вы знаете, видел я его недолго. Но насколько помнится, парень был симпатичный. Так и представляю себе, как он входит, размахивая руками. Он, конечно, очень волновался, но голова у него варила. Пари держать готов, что в нормальной обстановке он был весельчак. Хотите смейтесь, хотите нет, но чем дальше, тем его лицо мне кажется комичней. Что-то оно мне напоминает. Я уже который час ломаю себе голову…
