А теперь Том Эндерсон исчез, и Рима настаивала на том, что он мертв…
— Я хочу знать, что с ним случилось. Кто это сделал? — Веки девушки опустились, но Эллери обратил внимание, что ее руки абсолютно неподвижны. «Она научилась дисциплине у животных», — подумал он.
— Рима. — Эллери снова сел напротив нее. — Несколько минут назад, говоря о двух друзьях вашего отца — Нике Жакаре и Гарри Тойфеле, — вы сказали, что они плохо влияли на него «до недавнего времени». Что вы под этим подразумевали? Он перестал видеться с Жакаром и Тойфелем? Порвал с ними?
— Папа бросил пить.
Эллери уставился на нее.
— Вы не верите. Думаете, он не мог этого сделать. Но я знаю, что это так. Все годы после смерти мамы папа ни разу не пытался отказаться от выпивки. Даже когда он оставался трезвым, чтобы поговорить обо мне со школьным советом, это продолжалось только два дня — он даже не притворялся, что хочет бросить пить. Но около месяца назад, без всякого предупреждения, папа заявил мне, что прекращает быть городским пьяницей. Он не стал ничего объяснять, только сказал: «Подожди — и увидишь сама». Папа никогда не говорил мне ничего подобного. Очевидно, поэтому я и поверила ему. Сначала я думала, что это только его желание. Но когда в течение нескольких дней папа возвращался домой твердой походкой, и от него не пахло виски, я поняла, что на сей раз это всерьез. У него дрожали руки, по ночам он метался в кровати, а иногда бегал вокруг хижины как безумный. Один раз, думая, что я сплю, папа поднялся с постели, зажег свечу, вынул из дыры в полу бутылку виски, поставил ее на стол, вытащил пробку и сел, глядя на нее. Я видела, как по его лицу струится пот. Он просидел так целый час, потом вставил пробку, вернул бутылку на прежнее место, прикрыл дыру половицей и снова лег.
Эллери был заинтригован, зачем Рима выдумала эту историю. Такое просто не могло произойти со столь давним и закоренелым алкоголиком, как Том Эндерсон. Но, посмотрев в ясные глаза девушки, он почувствовал, что готов поверить в ее рассказ.
— Может быть, это продолжалось бы недолго, — спокойно добавила Рима. — Но папа не пил целый месяц — вплоть до своей гибели.
— Он по-прежнему виделся с Жакаром и Тойфелом?
— Да, но папа говорил мне, что, делая это, он проверяет самого себя. Он сказал, что ходит с ними в «Придорожную таверну» и, покуда они пьют, сидит перед ними с пустым стаканом. Его сердило, что Жакар смеется над ним, но гнев только помогал ему.
— Значит, вы думаете, что ваш отец был трезв, когда поссорился с кем-то неделю назад на скале Малютки Пруди?
— Я в этом уверена. — Рима действительно была уверена, хотя и не имела на то никаких оснований. Как ни странно, ее уверенность передалась Эллери.
— Он так и не дал вам понять, почему внезапно решил бросить пить?
— Нет. Я знала, что рано или поздно папа все мне расскажет. Мне не хотелось давить на него. Он мог не выдержать…
«И начать пить снова», — подумал Эллери. Он наконец принял решение — нелегкое решение, так как Рима была загадкой, которую он пока еще не мог разгадать.
— Рима, вы когда-нибудь посылали мне письмо? — непринужденно спросил Эллери.
Конечно, нелепо было вот так напрямую задавать этот вопрос, но анонимщики всегда теряются в подобной ситуации, и девушку могли выдать взгляд, дрожащий голос или внезапный румянец.
Однако она всего лишь покачала головой.
Эллери продолжал смотреть на нее.
— Вы знали старика по фамилии Мак-Кэби, он жил в Хай-Виллидж?
— Люка Мак-Кэби? Я слышала о нем от папы. Гарри Тойфел работал на него. Но Люк Мак-Кэби мертв. Он умер, оставив кучу денег врачу из Хай-Виллидж по имени Себастьян Додд.
— Ваш отец когда-нибудь говорил с вами о смерти Мак-Кэби?
— Он рассказывал то, что слышал главный образом от Тойфела. Но по его словам, об этом говорил весь город. Все были очень возбуждены.
— Он знал Мак-Кэби? — настаивал Эллери.
— Понятия не имею. Почему вы все время спрашиваете о Мак-Кэби?
— А вы хотите, чтобы я спрашивал вас, Рима, о том, почему вы лечите больных жаворонков? Я стараюсь поддерживать контакт с Райтсвиллом тем или иным способом. Скажите, что вам известно о Джоне Спенсере Харте?
Никакой дрожи и вспышки в глазах. Рима действительно пыталась вспомнить.
— Харт… Не был ли он каким-то образом связан с Люком Мак-Кэби? По-моему, человек с таким именем тоже недавно умер… Мне мало известно о Райтсвилле, — призналась Рима. — Я ведь редко бываю в городе. Я общаюсь только с людьми, которые заблудились в лесу, собирая ягоды, когда отвожу их домой. Я лучше знаю райтсвиллских собак. Они постоянно бегают вокруг хижины, почесываются и виляют хвостами.
— А ваш отец знал Джона Спенсера Харта?
— Уверена, что нет! Теперь я вспомнила. Не был ли мистер Харт очень богатым человеком, который жил в большом доме на Корт-Хилл-Драйв?
— Ваш отец когда-нибудь упоминал о нем?
— Не припоминаю…
— А он знал доктора Додда, Рима?
— Доктора Додда? Тоже не помню. — Теперь она была расстроена — ее изящные маленькие кисти рук беспокойно двигались. — Должно быть, вы считаете меня глупой. Но я просто не интересовалась райтсвиллскими делами и никогда не спрашивала папу, с кем он знаком, что делает и куда ходит. Не то чтобы я не хотела это знать, но он не любил, когда на него давят. Если папа хотел что-нибудь мне рассказать, я его слушала, а если нуждался в моей помощи, помогала. В остальное время я старалась его не беспокоить. Люди и так постоянно поучали папу. Я единственная принимала его таким, каким он был, и уважала его человеческие права, хотя по райтсвиллским понятиям папа был никчемным человеком…
— Насколько мне известно, доктор Додд много работал в Лоу-Виллидж, и я подумал…
— Но мы никогда не болеем. Я хотела сказать, не болели.
— И ваш отец тоже?
— Папа в некоторых отношениях был очень странным человеком. Он считал визит к врачу признаком слабости, поэтому сам справлялся с недомоганиями, которые других уложили бы в постель.
— Вы на редкость неудачный клиент, Рима. Мне просто не с чего начать.
— Я очень сожалею…
— Полагаю, вы скажете мне, что у вашего отца не было ни единого врага во всем мире.
— Это в самом деле так.
— Но по крайней мере, один враг у него все-таки был, раз его убили!
— Нет… Папа очаровывал людей. Даже миссис Кули — директриса райтсвиллского колледжа — плакала в тот день, когда ей пришлось его уволить. Даже Крис Дорфман — полицейский, которого в прошлом году отдали под суд за то, что он в пьяной драке сломал нос одной из девушек Большой Тутси, — приводил папу домой, а не в участок. «То, что происходит с твоим отцом, просто стыд, — говорил мне Крис. — Он замечательный старикан». Никто не мог хотеть повредить папе из-за него самого.
