(Да, подумала Констанс, в этом-то и беда! Мистер Барлоу — когда она хотела быть особенно серьезной, то всегда думала о нем именно как о «мистере» — с каждым днем все более походил на своего учителя, старея буквально на глазах. Пусть Фред Барлоу достанется живой и игривой Джейн Теннант, которая откровенно обожает его. Провести жизнь рядом с человеком, воспитанным ее отцом, у которого в жилах рыбья кровь, — нет, этого Констанс даже и представить себе не могла.)
Судья Айртон сидел, погруженный в размышления.
— Твоя мать, — сказал он, — по большому счету была глупой женщиной…
— Как только ты осмеливаешься так говорить о ней!
— Так оно и было. Я думаю, ты была слишком молода, что бы помнить мать?
— Да, но…
— В таком случае будь добра не высказывать свое мнение, если у тебя нет для него аргументов. Твоя мать, повторяю, по большому счету была глупой женщиной. Она сплошь и рядом раздражала меня. Когда она скончалась, мне было жаль, хотя не могу сказать, что терзался скорбью. Но ты!..
Он поерзал в кресле. У Констанс перехватило дыхание.
— Ну и?.. — выпалила она. — Ты и со мной хочешь поиграть в кошки-мышки? Почему бы тебе не выразиться ясно и определенно — тем или иным образом? Можешь ли ты, наконец, встретиться с Тони?
Судья бросил на нее быстрый взгляд:
— Вот как? Он здесь?
— Он на пляже. Кидает в воду камушки. Я подумала, что мне надо сначала повидаться с тобой и как-то подготовить, а потом уж он появится и побеседует с тобой.
— Весьма похвально. В таком случае не пригласишь ли его?
— Но если ты…
— Моя дорогая Констанс, что ты хочешь от меня услышать? Да или нет, «да благословит вас Бог» или «ни в коем случае» — и не имея никакой информации? Твое краткое описание биографии мистера Морелла, согласись, не очень вразумительно. Но в любом случае зови его! Я могу сформировать свое мнение об этом джентльмене лишь после того, как посмотрю на него.
Развернувшись, Констанс остановилась. Ей показалось, что на слове «джентльмен» отец сделал легкое, но многозначительное ударение. Как всегда после встречи с отцом, она испытывала противное душное ощущение, что все ее мысли были искажены и ни на один свой прямой вопрос она не получила ответа: с чем пришла, с тем и ушла.
— Папа, — бросила она, держась рукой за оконный переплет, — есть еще одна вещь.
— Да?
— Я вынуждена сказать тебе о ней, ибо хочу попросить тебя… пожалуйста, ради бога, отнесись к нему с теплом! На самом деле я сомневаюсь, что Тони тебе понравится.
— Да?
— Но в таком случае виной будут лишь предрассудки — и ничего больше. Например, Тони нравятся вечеринки с выпивкой, танцы и разные современные штучки. Он потрясающе умен…
— В самом деле? — спросил судья Айртон.
— И он любит современных писателей и композиторов. Он говорит, что все те вещи, которыми вы на пару с Фредом Барлоу заставляете меня восхищаться, — в массе своей старье и рухлядь. И еще одно. Ему свойственны… ну, скажем, эскапады. Да! И я им из-за этого восхищаюсь! Но что он может сделать, если женщины считают его таким привлекательным? Что он может сделать, если они сами буквально вешаются ему на шею? — Констанс снова запнулась. — Хочешь, чтобы я присутствовала при вашем разговоре?
— Нет.
— Ага. Ладно. Мне в любом случае лучше не присутствовать. — Поставив носок туфельки на подоконник, она остановилась и, обернувшись, посмотрела на отца. — Я поброжу тут неподалеку. — Констанс стиснула кулаки. — Но ведь ты хорошо отнесешься к нему, не так ли?
— Я буду с ним предельно доброжелателен, Констанс. Обещаю тебе.
Повернувшись, девушка исчезла за окном.
Тени проникли в комнату, они лежали на дороге, тянулись по пляжу и исчезали в море. Тусклое кроваво-красное солнце, уходя в море, выглянуло из-за облаков. Гостиная вспыхнула последним отсветом дня; солнце, затянутое облаками, снова скрылось. Сумерки принесли с собой сыроватые запахи, смешанные с йодистыми испарениями водорослей. Легкий бриз унес их к югу. В редких отблесках солнца дальние участки пляжа казались плоскими и серыми; они тускло поблескивали там, куда накатывали волны прибоя, но легкий ветерок продолжал шуршать над пляжем, напоминая, что скоро придет пора очередного прилива.
Судья Айртон поерзал в кресле.
Он не без труда встал и, подойдя к буфету, уставился на две порции виски, которые сам недавно разливал. По размышлении судья взял один из стаканов, вылил его содержимое в другой стакан и добавил содовой. Из ящичка на буфете он вынул сигару, сорвал ленточку, обрезал ее и раскурил. Когда она, к его удовлетворению, затлела, он вместе со стаканом виски вернулся в кресло. Стакан он поставил на край шахматного столика, продолжая безмятежно попыхивать сигарой.
На жухлой траве лужайки за окном послышались чьи-то шаги.
— Добрый вечер, сэр! — раздался мягкий и теплый голос Энтони Морелла. — Как видите, я смело явился в львиное логово.
Подтянутый и мускулистый, излучая уверенность в себе, мистер Морелл, входя, снял шляпу и, с улыбкой представ перед судьей Айртоном, протянул ему руку.
Глава 4
— Добрый вечер, — сказал судья. Он пожал протянутую руку, хотя и не проявил особого воодушевления, оставшись сидеть. — Не присядете ли?
— Благодарю.
— Будьте любезны, напротив меня. Чтобы я мог рассмотреть вас.
— Ну что ж, идет.
Тони Морелл сел. Пружины кресла заставили его откинуться назад, но он тут же принял прежнюю позу.
Судья Айртон с той же невозмутимостью продолжал курить. Он не проронил ни слова. Его маленькие глазки не отрывались от лица гостя. Такой взгляд мог парализовать любого эмоционального человека; может, Морелл и был таковым.
Он откашлялся.
— Я предполагаю, — внезапно нарушил он гробовую тишину, — что Конни рассказала вам?
— Что рассказала?
— О нас.
— Что конкретно о вас? Постарайтесь быть точным.
— О браке!
— Ах да. Она мне рассказывала. Не желаете ли сигару? Или предпочитаете виски с содовой?
— Нет, благодарю вас, сэр, — мгновенно ответил Морелл, не теряя благодушной уверенности. — Я никогда не употребляю табака и спиртных напитков. Это мой принцип.
Словно ободренный предложением, он несколько расслабился. Он сидел с видом человека, у которого на руках козырной туз и остается лишь выбрать время, когда ввести его в игру. Но Морелл не предпринял никаких действий такого рода. Вместо этого он вынул пачку жевательной резинки, не снимая обертки, предложил угоститься хозяину и, положив пластинку в рот, с подчеркнутым удовольствием стал жевать ее.
