известно, что часть его учеников не порвала с запрещенными, антигосударственными организациями, — другими словами, ему известно, что они занимаются подпольщиной, и он… покрывает этих учеников.
— Неслыханно! — воскликнул Хейтебрехт, классный наставник седьмого «А». Он оглядел лица сидевших за столом и повернулся к Рохвицу. — Назовите имя!
— Коллега Зиндер!
Глаза всех обратились на Зиндера, который сидел по-прежнему прямо, не шевелясь, точно он ничего не слышал.
Рохвиц продолжал:
— Господину Зиндеру было сообщено о подпольной деятельности его учеников, но он не сделал ни малейшей попытки пресечь зло. Господин Зиндер смеется, слушая пошлые еврейские остроты, которыми перебрасываются ученики в его классе. Господин Зиндер…
— Он разве умеет смеяться? — спросила фрейлейн Шотте. Но ее замечание пропустили мимо ушей.
— Господин Зиндер имеет наглость каждый свой урок заканчивать словами: «Покончили, стало быть, с «хайль Гитлер». Господин Зиндер уклоняется от ответа на прямые и честные вопросы об его отношении к национал-социалистскому государству. Я спрашиваю вас, господин директор, и вас, коллеги, — вас, носящих почетное звание учителей и воспитателей немецких душ: долго ли вы будете терпеть подобное положение?
Хагемейстер вторично прервал оратора. Медленно, с подчеркнутым спокойствием выговаривал он каждое слово:
— Коллега Рохвиц, вы предъявили коллеге Зиндеру весьма серьезные обвинения. Полагаю, что я поступлю правильно, если предоставлю возможность коллеге Зиндеру ответить на них. Прошу, коллега Зиндер.
Опять глаза всех обратились на этого худого человека, с костлявым морщинистым лицом. Зиндер встал, но заговорил не сразу, продолжая рассеянно смотреть куда-то в пространство. Тихо, беззвучным голосом он сказал:
— Верно лишь следующее, господин директор: один из мальчиков донес на троих своих соучеников. Об этом я вам докладывал. Все же остальное…
— Интересно! — бросил Рохвиц.
— Все остальное низкая ложь!
— Советую вам выбирать слова, — прорычал Рохвиц.
— Низкая ложь! — громко и четко повторил Зиндер и сел.
Хагемейстер повернулся к Рохвицу.
— Коллега Рохвиц, вы ссылались на ученика Йоргена Кунерта из третьего «Б», вашего доверенного, если разрешите так назвать его.
— Да, именно.
— В таком случае, выслушаем его.
— Полагаю излишним, раз Зиндер докладывал вам обо всей этой подпольщине.
— Это он сделал.
— Могу ли я узнать, что вы предприняли?
— Нет, коллега Рохвиц. Позвольте мне вам не докладывать. Но вы предъявили еще и другие обвинения господину Зиндеру, которые мы обязаны обсудить. Итак, выслушаем все же ваше… доверенное лицо. Коллега Пиннерк, будьте так добры, позовите, пожалуйста, ученика Кунерта; он дожидается рядом в классной комнате. — И, обратившись снова к Рохвицу, директор продолжал: — Производить опрос по всей школе без предварительного согласования со школьным руководством — вещь недопустимая, о чем, надо полагать, вам известно. В этом случае, конечно, возможно исключение.
Учитель Пиннерк и ученик Кунерт вошли в кабинет. Хагемейстер знаком подозвал к себе ученика.
— Подойди, мальчик! Нет, стань сюда!.. Так, хорошо, а теперь рассказывай!
— По предложению руководителя пимпфов Хартвега мы должны были…
Хагемейстер прервал его:
— Ты говоришь об опросе, который вы произвели в классе, так?
— Да, господин директор!
— Нас это сейчас не интересует. Об этом в другой раз. Я задам тебе несколько вопросов, Йорген. Ты слышал у вас в классе какие-нибудь еврейские анекдоты?
— Нет, господин директор!
— А ты подумай хорошенько.
— Нет, наверняка нет, господин директор! Еврейские анекдоты? Да нет же!
— У вас есть вопросы, коллега Рохвиц, к вашему… ученику?
— По данному поводу я хотел бы представить другого свидетеля.
— Также из третьего «Б»?
— Да, господин директор!
— Да? Так-так! Второй вопрос, Йорген. Как господин Зиндер заканчивает каждый урок? То есть что он говорит на прощанье?
— Хайль Гитлер!
— Но он говорит ведь не только «хайль Гитлер», он говорит еще, что урок окончен, верно?
— Да, господин директор!
— Повтори в точности, как он говорит.
Мальчик ответил не сразу. Он не понимал, чего от него хотят. Наконец он сказал:
— Когда господин Зиндер кончает урок, он говорит: «Кончили, стало быть!» А потом: «Хайль Гитлер!»
По комнате пронесся приглушенный гул голосов. Только Теодор Зиндер не шелохнулся. Он по-прежнему как будто не дышал.
— Есть еще у кого-нибудь вопросы к ученику?.. Ни у кого? Ты свободен, Йорген. Ступай!
Когда мальчик вышел, Хагемейстер сказал Рохвицу, который что-то усердно записывал, словно результат допроса его совершенно не касался.
— Я полагаю, коллега Рохвиц, что у вас есть желание сказать нам несколько слов.
Рохвиц поднял глаза и криво усмехнулся.
— Вы ошибаетесь. Самое существенное, а именно — подпольная деятельность некоторых учеников, осталось невыясненным. Об этом я, безусловно, буду еще говорить, но в другом месте. — Он сгреб свои заметки, рывком отодвинул стул и устремился к дверям.
Хагемейстер спросил:
— Вы уходите, коллега?
— Да, ухожу! — рявкнул Рохвиц, уже в дверях, и его жирное лицо исказилось от ненависти и злобы.
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
— Вот деньги, мама! Я вовсе не хочу, чтобы ты все это делала даром!.. Возьми же, мальчугана не так-то легко прокормить, да и труда он потребует не мало… Устраивать его в другую школу я не буду, пусть остается в школе на Визендамме.
Фрида Брентен перевела взгляд с Кат на своего трехлетнего внука Петера, маленького сына своей дочери, игравшего на полу в куклы. Всю жизнь ей приходилось нянчить детей — не только собственных, но и детей братьев, дочери, соседей, а теперь вот еще и Кат явилась со своим большим сыном. Но Фрида Брентен устала от детей, она хотела наконец «пожить в своем царстве для себя», как она говорила. Карл взял с нее слово, что впредь она раз и навсегда откажется от возни с детьми.
Куклы, в которые играл малыш, были в плачевном состоянии — головки с отбитыми носами, в царапинах; но карапуз любил их. Почувствовав на себе взгляд своей бабули, он протянул ей тряпичную куклу и сказал:
— Вот Лиза Подлиза, бабуля, Лиза Подлиза!..
Фрида Брентен кивнула и улыбнулась малышу.
— А это, — он протянул ей вторую куклу, которая в далеком прошлом открывала и закрывала глаза, — это Лиза Закрой Глазки, бабуля… А вот это Лиза Крестьяночка, бабуля. — Он погладил Крестьяночку по ее желтой, уже сильно поредевшей и потрепанной челке.
«Чудеснейший мальчонка мой Петер, — думала Фрида Брентен, — но как взвалить на себя заботу еще и о сыне Вальтера?» Нет, тысячу раз нет, надоело… Сколько она намучилась в свое время с ребенком своего брата Эмиля. «Граф», как они называли маленького Эдмонда, вечно хворал, ни днем, ни ночью она не знала покоя. Больше двух десятков лет прошло, но она помнила все, словно это было вчера, как она носилась по врачам, лечебницам, аптекам, как ночами дежурила у постели ребенка, а днем таскала его на руках.
