class="p1">с воском, льдом и даже с плеткой.
А в святое воскресенье
облизал жену с вареньем.
И царица так старалась,
что кровать под ней сломалась.
Стоны сладки их объятий
да скрипение кроватей
шло в оконны изразцы,
так, что бравые стрельцы,
опершися на пищали,
по пять раз за ночь кончали.
С той поры царицы сестры
зависть чувствовали остро.
Ведь и им хотелось, чтоб
их хоть кто-то тако йоб.
Сговорились со свекрухой,
Мол, готовы на мокруху,
лишь придумать не могли,
как бы их не замели.
***
Царь дороден, крепок телом,
ел немало и умело,
но и тратил много сил.
Царский кравчий заносил
в терем кучу всякой снеди
и на злате, и на меди.
Но ипаться без конца…?
Царь сперва опал с лица.
Не прошло и три недели –
руки, ноги похудели.
Через месяц царь-отец
стаял, словно леденец,
и уже поссать с потели
поднимался еле-еле.
Не спасали ни снетки,
и не взбитые белки,
ни орех кедрова бора,
ни женьшень, ни мандрагора.
Месяц полный миновал.
Царь, видать, затосковал,
и, в одну уставясь точку,
с блюд не тронув ни кусочка,
у стола сидел полдня,
повторяя: "Все муйня!"
Лишь одна мужская сила
в нем по — прежнему бурлила.
Но видать, и ЭТО дело
потихоньку надоело.
Царь врубился, наконец,
что настал ему зиздец.
Со здоровьем вовсе худо,
надо когти рвать, покуда
в прах жена не заипла.
В те поры война была.
Бросил царь в ночи супругу,
взял трусы, носки, кольчугу,
и слинял к утру в обоз,
полугол и полубос.
Лишь успел помыть пиписку,
да жене послал записку:
«Оставаться не могу.
Должен дать отпор врагу.
Вот прогоним супостата –
подмывайся, жди солдата.
А пока в командировке-
замени меня морковкой.»
Впрочем, в царстве шла молва, -
от жены сбежав едва,
на природе мясом с кровью
подкрепив свое здоровье
и решив, что все в порядке –
царь опять пошел на флядки.
И признаюсь, что, увы,
Все мужчины таковы.
***
А царица тосковала,
но, однако, осознала,
разглядев свое белье,
что задержка у нее.
То ли подвели таблетки,
то ль в календаре отметки,
то ли, воли супротив,
царь сломал презерватив.
Но считаться нужно с фактом:
поспешила с неким актом,
сбилась с верного путя
и под осень ждет дитя.
Посмотрели повитухи,
и пошли в столице слухи,
что уж верно к октябрю
сына ей рожать царю.
На траве роса искриться,
родила дитя царица.
Ну, понятно, что сынок:
вон пипетка промеж ног!
Аккуратненький ребенок,
точно бройлерный цыпленок:
за троих исправно жрет.
В две недели стал как в год!
Девки шепчутся стыдливо
про ручонки шаловливы.
И растет и вверх, и вширь.
Сразу видно — богатырь.
А свекровь, гадюка, злится,
подвывают ей сестрицы:
— Вот растет урод, в натуре.
Повезло же нашей дуре!
Шлют письмо царю во стан:
мол, «Порадуйся, Салтан!
Молодая флядовала
где попало, с кем попало.
У нее отныне СПИД,
и с шпиеном датским спит.
Не хранила царско тело,
и от негра залетела.
Если явиться приплод-
то взбунтуется народ!»
***
Царь Салтан как раз во стане
двух шалав ипал по пьяни.
Как к нему гонец вбежал,
он одну на хрен сажал,
а вторая в центре зала
воеводе буй лизала.
На письме сорвав печать
царь велел гонцу: «Молчать!
Нет покоя мне нимало
Переписка заипала!
Что ни день, то шлют гонцов.
Здесь война, в конце концов!
То министры, бусурмане,
то, едри её, маманя.
Все, садись! Пиши ответ:
«Здравствуй, матушка, мой свет!
Рад был твоему письму,
Токо смысла не пойму.
Ты хотя бы на войне
Не ипала мо́зги мне.
Мне сейчас не до жены.
Через год вернусь с войны,
и тогда, без зиздежу,
всем виновным засажу.
Враг напал со всех сторон,
но уже понес урон.
Кажный день за жисть страны
Мы живот ложить должны,
Наседает супостат
(буй засунув девке в зад),
То в атаку, то в отход
двигаемся взад-вперед.
и рискуем здесь поймать…
Зачеркни, ипёна мать!
Я прорвался в тыл врагу,
жаль, что кончить не могу.
В жестких схватках изнемог.
Уж не чую рук и ног.
— Стой, стреляю! — Крикнул он.
— Враг у стана! Шашки вон!
Бьет к атаке барабан.
Жди трофеев! Твой Салтан».
Целый час ревел, как лось.
Кончить вновь не удалось
Вот гонец письмо доставил.
две сестрицы, против правил,
вскрыв над паром письмецо
сели думать на крыльцо
как бы так им исхитриться,
чтоб верней сгубить царицу.
— Подменить письмо? — На раз!
А в него вложить указ…
— Утопить в дерьме сестрицу!
— Да никто не согласиться.
— Я придумала сейчас!
Предоставить ей баркас,
и отправить на баркасе
к папе с мамой восвояси.
В день ненастный, перед штормом.
— Станет баба рыбам кормом!
В днище дырку осторожно…
— И гуманно, и надежно!
Как решили, так и было:
Мать царя письмо открыла
при боярах в день туманный
и прочла указ обманный.
Приказала строчки эти
ото всех держать в секрете.
Кто расскажет — зиздобол,
и получит в опу кол.
***
Среди ночи мать с дитятей
похватали словно татей
Помоляся, в час второй,
кинули в баркас с дырой.
Несмотря на непогоду
опустили в бурну воду,
и на утлом сем челне
отпустили по волне.
Ночь ненастная настала,
на волнах баркас кидало
то с волны, то на волну.
Эдак враз пойдешь ко дну.
Тут открылась дырка в днище,
и вода фонтаном свищет.
Полчаса без сильных мер –
и "Сушите весла, сэр!"
Крикнул сын: "Какой мудак
здесь устроил нам бардак?
Ты ли, царь морей Нептун,
старый йобаный пердун?
Ты зиздуй своей дорогой!
Наш баркас, Нептун, не трогай!
А не то, как утону,
глаз на опу натяну,
и заставлю им моргать!
Ты ферштейн, ипёна мать?
(Где таких он слов набрался
я, друзья, не разобрался.
Может, в царские хоромы
вкрался слесарь незнакомый,
и, пока трубу варил,
вслух при детях говорил?)
Распахнул Нептун ипало,
и, видать, очко сыграло.
Хоть и царь морской он, но –
не железное оно.
Волны сразу ниже стали,
в небе звезды заблистали,
месяц путь пробил во мгле
и баркас пошел к земле.
Даже течь, под шум прибоя,
ссохлась вдруг сама собою.
Так бывает иногда:
может целкой стать зизда,
коль молиться капитально,
хоть у фляди привокзальной.
***
Вот баркас пристал ко брегу.
Нет ни пищи, ни ночлега,
и царевич щурит глаз:
— Эх, пожрать бы — в самый раз!
Может здесь
