случае совершенно определенного прототипа. Тот конкретный тип знает про сапоги, если помнит. Симптоматично, что никаких сапог, тем более из замши, у него отродясь не было – всё лишь отражения, наложения, сублимации восхищенного девушкиного сознания. У моих поэтических экзерсисов, посредственных, но, признаем, вполне филологических, было ровно семь преданных ценителей, однако и это сакральное число не воодушевило меня на производство даже самого самиздатовского сборника.
Когда же много-много лет спустя размеренный ритм жизни (тик-так, чик-чирик!) в силу понятных обстоятельств сменился набатом, мне сразу захотелось рассказать миру все, что я о нем когда-то сочинила. За пару-тройку месяцев привыкнув к мысли о своей болезни, я заскучала и решила выпустить в свет, что было наваяно некогда: научную монографию на основе кандидатской диссертации и книжку юношеских стихов.
Взор любого взявшего в руки сборник под названием «Я здесь живу» услаждала милейшая картинка: приоткрытая дверь в славный домик наподобие дачного, трава и яркое крылечко, а также туфли-тапки-сандалики, жизнерадостно наваленные у двери. А в отдалении от общей кучи разновозрастного обувного хлама – невысокие бежево-песочные мужские сапоги, небрежные и чуть высокомерные.
Мощно обусловленная культурой обувь, прошедшая все круги человеческой истории, вернулась ко мне за полгода до того, как у меня нашли рак. Впервые за несколько лет сладостного материнского плена мне посчастливилось выбраться на чудеснейшую научную конференцию, посвященную юбилею Беллы Ахмадулиной. Именно «посчастливилось» – не могу описывать другой лексикой хлопок кокона, в котором я тогда дозревала и определенно перезрела. Весенняя Таруса, старинный городок с особым даром втягивать в свою сонную круговерть художников и поэтов, удивительные новые знакомства, мыслепорождающая вязь ученой дискуссии – кому из университетского сообщества не знакомы эти и подобные им явления полной жизни, проживаемые выдох и вдох? После научного простоя хотелось написать хорошую статью. И вдруг оказалось, что Ахмадулина, вытянувшаяся к небу струной и парящая во облацех Звука и музыки, природы и времени, дружбы, – размышляла о сапогах, да немало!
Отношения между исследователем и его объектом не всегда похожи на любовные, но тайные артерии разрастаются все глубже и вширь и незаметно меняют состав крови того, кто вглядывается. Я далеко не сразу поняла, что название для потока слов, при помощи которого я пытаюсь отрефлексировать перемену в жизни («Нетаянный дневник»), – это полусознательный оммаж Белле Ахмадулиной, автору лирико-прозаического дневника «Нечаяние».
Есть в моей маленькой историйке о Беллиных сапогах невесомая, но значимая подоплека. Пока я увлеченно писала статью «Сапог – всегда сосед священного сосуда»: заметки о сапогах в творчестве Б. Ахмадулиной», на дне сумки валялось направление в отделение профилактики онкодиспансера. Ко времени возвращения из Тарусы его трехмесячный срок вышел, и я благополучно забыла о необходимости превентивного обследования. А вспомнила в сентябре. У меня предсказуемо возникли вопросы, направленные на самое себя: а что, если?… Знай я тогда об уже протекавшем – совершенно точно! – процессе деления чуждых клеток, что бы было? И признаюсь себе, что не в силах отречься от краткого сияющего мига бытия, да и никакого «если» мне не надо. Иногда выбор – это непосильная ноша.
Две героини вывел Милан Кундера в своем романе «Бессмертие», два шаржевых портрета. Одна женская фигура, струнно-тонкая и вертикально вытянутая вверх, обращена лицом книзу и изучает нечто под ногами или, может быть, внутри себя. Другая, плотски растекающаяся и щедро оснащенная внизу, устремляет мечтательный взгляд в бело-голубые выси. Оба портретных оттиска – всего лишь оценка и видение персонажа-мужчины, сформированные по отношению к близким ему женщинам. (В собственной трактовке сюжета могу ошибаться, но перечитывать недосуг и неохота.) В той оценке, как и во всем романе, отчетливо звучит голос пола, Эроса.
Совсем недолго жило во мне желание оторваться и написать целый параграф на тему «Что я думаю о сексе и его роли в победе над смертью», но музыка играла… кхгммм… недолго. Поплясав вокруг уникальной в своей изощренности мысли о том, что секс переоценивают и недооценивают одновременно, похвалив себя за авторство афоризма «Секс валяется под ногами – женщине, чтобы заполучить его, нужно лишь нагнуться», я содрогнулась от панорамы и открывающихся бездн. И передумала писать о сексе.
А сапоги-то остались. Весьма и весьма поношенная пара обуви.
Какими шагами, как измеряем мы почву, из которой прорастаем и созданы? Сами ли давим землю и неосторожно попавшихся под ноги, сгибаемся ли под грязным прессом чьих-то страшных черных подошв? Мы крепко стоим на земле, но наш взгляд устремляется в небо – за что человеку дарована располовиненность, от коей, похоже, даже в смерти не укрыться? Все это чертовски увлекательные, соблазнительные вопросы.
И все это лишь великая иллюзия. По крайней мере, так мне кажется сейчас.
Из всей роты вопросов грозным орудием выступает только один – главный, всем известный и, по сути, давно опостылевший: в свои ли сапоги ты влез, по силам ли тебе долгая и многотрудная дорога в натянутой на тебя кем-то обуви… (Ох, держу пари, и это чья-то цитата.)
Наступают времена испытаний, и мы, рабы своего бессознательного, либо обрушиваемся и растираемся – сами, сами! – в тлен из-за кажущегося нам непосильным груза, либо начинаем пристально внимать тихому голосу, идущему изнутри.
Пой мне песню, дорогое бессознательное, я тебя внимательно слушаю.
Пещера волшебника. Сон
И был мне сон.
Когда он спустился прямиком на мою макушку в те далекие и беззаботные доилюхинские времена, я села в кровати, широко распахнув глаза от изумления: мне приснился рассказ, законченное художественное произведение с топорно обозначенным персонажным рядом, неяркой сюжетной канвой и многозначительным финалом. С названием. Как и в любом сне, ощущения в нем были мощными, плавными, тягучими, а логические связи – полустертыми. Внешность главного героя повторяла характерные черты актера популярного сериала про врачей. Что я дословно выловила из магического котла онейрического пространства, так это название «Пещера волшебника», да ещё фразу одного из персонажей: «Тоже мне, Просперо нашелся…». (Самое интересное заключалось в том, что шекспировскую «Бурю» я никогда толком не читала.) Остальные визуальные и умозрительные образы для меня не вербализировались – тогда.
А вот сейчас будет очередное нападение художественной действительности. Терпите или наслаждайтесь – кому что ближе.
Они шли гуськом, след в след друг за другом, стараясь не запнуться о короткие железные шпалины и не теряя из вида маячивший впереди белобрысый коротко стриженый затылок. Вокруг возвышались шлакоблочные стены, валялись доски и непонятного назначения штуковины, в целом пейзаж промышленной зоны глаз не радовал.
Семеро шли, думая о восьмом. Марусино сердце замирало и мельтешило в предчувствии какого-то колоссального откровения.
