поэтому достаю из верхнего ящика кухонного гарнитура большую ложку.
Ей явно будет неудобно, но мне плевать. Пусть помучается. Может, займёт свой маленький ядовитый ротик на подольше и прекратит донимать меня своими требованиями.
Но по возвращении в подвал меня поджидает очередная проблема — едва взглянув на тарелку в моих руках, Уэнсдэй брезгливо морщит нос.
— Я такое не ем. Ненавижу рыбу, — она с вызовом вздёргивает подбородок. Уверен на все сто, она специально это говорит.
— Да мне насрать, — я уже не пытаюсь быть вежливым, неуклонно приближаясь к точке кипения. — Здесь тебе не ресторан. Не хочешь есть рыбу — значит не хочешь есть вообще.
И оставив пасту на столе, решительно направляюсь к выходу. Уэнсдэй равнодушно пожимает плечами, а в следующую секунду подаётся вперёд и смахивает тарелку на пол. Раздаётся звон бьющегося стекла.
И вместе с этим вдребезги разбиваются остатки моего самообладания.
— Значит, будешь сидеть голодной, — я больше не намерен покорно плясать под её дудку и исполнять роль прислуги. К черту. Надоело.
В этот раз Аддамс начинает долбить каблуком по металлической двери сразу после того, как я дважды проворачиваю ключ в замочной скважине. Но я не намерен поддаваться. Пусть стучит хоть до посинения — мне тотально наплевать. Стараясь игнорировать неприятно бьющий по ушам звук, возвращаюсь в гостиную и отдаю ключ первой попавшейся служанке.
— Спустишься вниз через часик-другой и принесёшь чертовой стерве, что она попросит. В пределах разумного, конечно. Главное, не подходи к ней слишком близко, — приказываю я, и горничная покорно кивает. Благо, вышколенная до идеала прислуга привыкла не задавать лишних вопросов в обмен на солидное жалование. А ещё все эти люди прекрасно знают, что отцовские головорезы делают с теми, кто не умеет держать язык за зубами.
Назойливый стук из подвала не прекращается ни на секунду, отдаваясь эхом от высоких стен особняка. Металлические петли надрывно дребезжат от каждого удара, вызывая настойчивое желание зажать уши руками.
Отец отвалил немало денег, чтобы переоборудовать один из винных погребов в самую настоящую тюрьму — узкие окна под потолком заварили толстыми решётками, вместо хлипкой деревянной двери вставили прочную стальную… Но раскошелиться на шумоизоляцию он не догадался. Чертовски досадное упущение.
Впрочем, я знаю, что делать.
Наконец оказавшись в мастерской, я включаю колонки на полную громкость — и громкие басы известной рок-группы почти полностью заглушают непрекращающийся грохот.
Почти терпимо.
Аддамс непременно сдастся. Стресс, переутомление и голод обязательно сломят её несокрушимое упрямство — рано или поздно.
Устроившись на табурете напротив мольберта, я достаю из ящика масляные краски преимущественно тёмных тонов — на большом холсте изображена моя личная интерпретация «Розы Марены» из одноимённого произведения Стивена Кинга. Женщина в пурпурном хитоне и с массивным золотым браслетом на плече стоит на вершине холма спиной к зрителю. На горизонте плывут низкие свинцовые тучи, а вдали виднеются очертания разрушенного древнего храма. Эта картина отняла немало времени, но даже на текущем этапе обещает стать одним из лучших моих творений.
Тянусь к баночке с желтой краской — в оригинале Роза Марена была блондинкой, но вдруг останавливаю себя на полпути. Атмосфера работы слишком мрачная, чтобы разбавлять её светлыми цветами — и, поразмыслив с минуту, выбираю чёрный.
Да, так точно будет лучше.
Но когда я отвожу руку с кистью спустя несколько десятков минут, с удивлением обнаруживаю, что женщина на картине теперь слишком уж напоминает Аддамс. Точно такие же волосы цвета воронова крыла, водопадом спускающиеся ниже поясницы.
Какого черта так вышло?
Наверное, проблема в том, что я не мог забыть о ней ни на минуту — в перерывах между песнями продолжал слышать её бесконечные попытки достучаться хоть до кого-нибудь.
Похоже, я недооценил её невыносимый характер. Проходит полчаса, затем час — а чертова стерва никак не успокаивается, явно намереваясь довести до белого каления всех присутствующих в особняке.
Черт бы её побрал.
Я уже почти готов сдаться и спуститься вниз, чтобы привязать её к изголовью кровати и лишить возможности свободно перемещаться по комнате. Но дальнейшие события принимают совсем уж поганый поворот.
— Мистер Торп! — в мастерскую без стука залетает растрёпанная горничная. Она судорожно всхлипывает и прячет правую ладонь в складках передника, обагрённого кровью.
— Что случилось?! — я резко подскакиваю на ноги, едва не свернув мольберт.
— Девушка внизу… Она напала на меня… — несчастную служанку бьёт мелкой лихорадочной дрожью и, не сумев больше вымолвить ни слова, она молча вскидывает руку, демонстрируя длинный порез от запястья до сгиба локтя.
Вот дерьмо. Каким надо быть идиотом, чтобы оставить возле Аддамс осколки тарелки? Я так хотел поскорее убраться оттуда куда подальше, что даже не подумал о возможных последствиях. Благо, обошлось малой кровью. А ведь чокнутая стерва вполне могла всадить осколок горничной в глотку.
Проклятье. Какой же я кретин.
В голове вдруг вспыхивает ещё одна мысль, пострашнее всех прочих.
— Ты заперла дверь? — резко спрашиваю я, перебивая жалобные всхлипы несчастной горничной. Она вздрагивает всем телом, замирает с приоткрытым ртом… и отрицательно качает головой.
— Нет… Нет, простите меня… — девушка явно близка к истерике. — Я так испугалась… Едва успела убежать… Пожалуйста, простите…
Черт. Черт. Двадцать раз черт.
Но сетовать на собственную неосмотрительность и на глупость служанки совершенно нет времени — если Аддамс удалось выбраться из заточения, есть огромная вероятность, что прямо в эту минуту она жестоко расправляется с кем-то из наших людей. Я не совсем идиот, чтобы питать в отношении неё фальшивые иллюзии — эта девчонка не знает милосердия. Она и глазом не моргнёт — безжалостно прикончит любого, кто встанет на пути.
— Запрись тут и никому не открывай, — командую я, стремительно приближаясь к столу, в верхнем ящике которого лежит антикварный револьвер. На втором этаже в отцовском кабинете имеется оружие и помощнее, но нет никакой гарантии, что Уэнсдэй не поджидает меня за углом. Медлить опасно.
Аккуратно притворив за собой дверь мастерской, чтобы она не хлопнула, я очень осторожно устремляюсь вперёд по длинному коридору. Вокруг царит звенящая тишина — я прислушиваюсь, силясь уловить звук шагов, но безуспешно. Запоздало вспоминаю, что Аддамс давно сняла туфли на каблуках. В сущности, я не совсем чётко понимаю, каким образом собираюсь действовать — ведь стрелять в неё нельзя. Вооружённые до зубов люди в бронежилетах охраняют весь дом по периметру, но внутри никого нет.
Положение вещей совсем не радует.
Девчонка может быть где угодно, за любой из многочисленных дверей, за любым из многочисленных поворотов. И она наверняка сумела разрезать острым стеклом кабельные стяжки
