вся одежда, и патефон с парой пластинок — на одной «Партизан Железняк» и «Саша», на другой «Каховка» и «Рио-Рита». Мебель не покупали — куда её ставить, если нет квартиры? Спали на казённой кровати с грохочущей панцирной сеткой, а маленькую Тами на ночь укладывали в раскрытый чемодан.
Илья сбегал к колодцу за водой, умылся и наскоро сполоснул посуду. Несколько минут спустя большой медный чайник уже стоял на огне. Примус старательно гудел, вибрируя и напряжённо подвывая. Он поднялся притворить дверь, чтобы шум не разбудил жену, но опоздал — Феликса вышла на веранду, тут же зажмурилась и остановилась, прикрыв глаза ладонью.
— Мне какая-то сумасшедшая птица не давала спать, потом ты начал шуметь примусом. Уже поздно? Пришла машина? Который час? — она обняла Илью, прячась за ним от солнца.
— Машина будет через два часа. Садись пить чай, — ответил он, но жену не отпустил, и так они стояли, закрыв глаза, на деревянной веранде старого дома, залитой нестерпимо ярким утренним светом. Потом разлил кипяток по чашкам, сел спиной к солнцу и молча смотрел, как Феликса, ещё сонная, медленно и старательно намазывает варенье на подсохший за ночь ломоть сероватого хлеба. Такой неторопливой и тихой она бывала очень редко, почти никогда, может быть, только в первые минуты после пробуждения, пока не исчезали бесследно прозрачные, трепещущие тени сна. Не шевелясь, следил Илья за осторожными движениями её рук, за едва уловимым дрожанием прикрытых ресниц, за слабым покачиванием самовольной пряди тёмных волос.
Последнее их утро в Караваевских дачах не запомнилось ровно ничем необычным. Вовремя, как и должна была, пришла машина, они уехали на новую квартиру и прожили в ней два года, пока не началась война.
То утро, тот завтрак на залитой солнцем веранде, Илья не вспоминал никогда прежде и не должен был вспоминать теперь. Они были слишком счастливы — иногда понимали это, чаще — нет. Теперь же любая мысль о довоенной жизни делала его слабее, плавила его ледяную ярость. Сколько раз говорил ему Сапливенко — во время боя контролировать противника каждую секунду и не прощать просчётов. Не отвлекаться! Сильный противник не станет ждать твоего первого промаха, он предугадает ошибку, обманет сам и вышибет тебя с ринга.
Глава вторая
Банда Сапливенко
(Киев, 1938)
1.
В четыре часа дня Лёня Сапливенко понял, что Костя Щегоцкий не придёт. Ещё в понедельник они договорились встретиться в среду в три у Сапливенко дома, на Красноармейской — хотели обсудить программу тренировок по боксу для вратарей «Динамо». А потом вместе пойти в ДК работников НКВД — в шесть часов оба должны были выступать перед шефами.
Накануне вечером телефон Щегоцкого молчал, это было обычным делом — днём «Динамо» играло с ленинградцами, и Костя после матча мог загулять с ребятами. Но и сегодня всё утро трубка отзывалась только глухими тоскливыми гудками. Оставалось предположить, что Щипу взяла в оборот очередная киевская красавица, такое случалось нередко, и значит, раньше шести Сапливенко его не увидит. Отчасти это было Лёне на руку — в час дня он сел писать новый доклад о подготовке боксёров-подростков. Предыдущий, прочитанный в Москве на всесоюзном совещании тренеров, был замечен: Сапливенко сперва поругивали, потом хвалили. Прошёл год, и Костя Градополов, выступавший на том же совещании с докладом «Методика бокса», уже выпустил книгу. Назвал просто — «Бокс». В украинском спорткомитете от москвичей отставать не хотели и давили на Лёню, требовали если не книгу, то хотя бы новый расширенный доклад. А там уже и книгу.
Сапливенко поработал ещё час. Его окно выходило в тенистый двор, и в комнате было прохладно, но улицы затопленного зноем города задыхались в вязкой духоте раннего августа. Киевляне спасались на дачах, среди сосновых лесов — в Боярке, Буче, Пуще-Водице, и центр Киева в эти послеобеденные часы был непривычно малолюден. Впрочем, Сапливенко к жаре привык. Он родился в Новороссийске, долго жил в Азербайджане, окончил школу в Баку, работал грузчиком. Что нового о летней жаре может узнать в Киеве бывший бакинский портовый грузчик?
Кем он только не был в ранней юности, даже в цирке выступал. С цирка и началась боксёрская карьера Сапливенко — сперва он дрался на манеже, а в начале тридцатых, когда бокс в Закавказье давно уже не считали только зрелищем, выиграл первенство Баку и Азербайджана в полусреднем весе. Вот тогда и начали приходить приглашения из Киева. Его звали не просто выступать за «Динамо», ему предлагали создать в Киеве боксёрскую школу.
Семнадцать лет после революции Киев оставался хоть и крупным, но глубоко провинциальным городом. В промышленных центрах Украины: в Одессе, в Харькове уже тренировались сильные боксёры, готовые сражаться за призовые места на всесоюзных первенствах, а в Киеве бокс продолжали считать затеей опасной и вредной. Пусть там, в столицах, подерутся, пока молодая кровь играет, а потом, может, и запретят, рассуждали неторопливые киевские чиновники.
Всё изменилось, когда стало известно о скором переносе в Киев столицы Украины. Украинский совет физкультуры бросился искать спортсменов по всему Союзу. И тут же сказалась конкуренция между двумя сильнейшими ведомствами страны — НКВД и РККА. Сапливенко в Киев пригласило «Динамо». Так в тридцать пятом году сам он, а следом его ученики, которые в то время ещё занимались в киевских школах и не знали, что когда-нибудь станут тренироваться у Сапливенко, попали в систему ведомства внутренних дел.
2.
На углу Рогнединской, загнав коляску в тень, томился одинокий извозчик: курил, почёсывал плешь под коричневым картузом, сонным взглядом провожал прохожих.
— Мне на Розы Люксембург, — подошел к нему Сапливенко. Он немного опаздывал, а бежать по Круглоуниверситетской вверх в такую жару не хотел — ему ещё со сцены выступать.
— Можно на Розы, — тяжело взгромоздившись на козлы, извозчик начал распутывать вожжи. Он не торопился. — Можно на Люксембург. Садитесь.
— И я спешу! — Сапливенко подумал, что если так пойдёт, то напрасно потеряет время. Пешком дошёл бы быстрее.
— Понятное дело, — согласился извозчик. — Кто ж в такую жару станет спешить ногами? Лучше спешить в бричке. Только, чтобы спешить с ветерком, то есть хорошо спешить, как все любят, кобылу нужно кормить овсом. А кто ей сейчас овёс выпишет? Она с двадцать девятого года, кроме сухой травы, ничего не видела. Поэтому спешить она будет, как сумеет. Не спеша, то есть. А в гору ещё и толкать придется… Шучу, шучу я. Повезёт, куда денется. С кобылой всегда договориться можно. Трамваи сходят с рельс и режут живых людей; автобусы ломаются через день. Но им трамваев с автобусами мало — они троллейбус запускают. Всё у нас
