допущенным к их тайнам…
— В какой газете ты пишешь? — спросил запанибрата бледнолицый юноша.
— В американской, — ответил Тито. — А ты чем занимаешься? — спросил он в свою очередь.
— Ничем, — спокойно ответил бледнолицый. — Кристина на меня работает. Если бы я мог работать без большого напряжения сил, как работает Кристина, тогда я работал бы для нее. Но так как я этого не могу…
Приятель Тито не мог скрыть того удивления, которое вызвало в нем то бесстыдное признание, с которым молодой человек говорил о своей профессии альфонса.
— Ваш приятель удивлен, — продолжал тот, указывая на приятеля Тито, — но в этом нет ничего странного. Что тут особенного? Мы работали с Кристиной на одной фабрике, где было пятьсот женщин. Все они были чахоточные или по крайней мере малокровные. Хозяин фабрики эксплуатировал их. Так как я не мог забрать их всех, то забрал Кристину. Теперь я эксплуатирую ее. Не понимаю, почему я должен быть более презираемым, чем тот, который эксплуатировал сразу пятьсот женщин. Тем более, что работа, которую она сейчас исполняет, не так утомительна, более гигиенична и доходна. Говорят, что это оскверняет чувства. Что за беда? Лишь бы были чистые руки.
— Который час? — спросил Тито, собираясь уходить.
— У меня нет часов. Выдумав часы, человек сокращает дни, а, выдумав календарь, сокращает года: у меня нет ни того, ни другого.
— Мой календарь находится здесь. — сказала Кристина и сделала при этом бесстыдный жест.
— Который никогда не ошибается, — прибавил смеясь ее любовник.
Тито повернулся к приятелю и сказал ему шепотом:
— Первое, что разрушает кокаин — это воля и чувство стыда.
— Разве у этих людей есть еще какое-либо чувство совести, которое можно было бы разрушить? — ответил приятель. — Они хуже так называемых порядочных женщин!
II.
Статья по поводу кокаинистов имела громадный успех. Директор газеты, прежде чем статья эта появилась на видном месте его издания, перевел своему племяннику по телеграфу сто долларов. Сто долларов или тысяча франков, это дает право на звание перворазрядного журналиста. С этим гордым сознанием Тито отправился в автомобиле в свою гостиницу, заплатил за номер, забрал свои пожитки и переехал в элегантную гостиницу на Вандомской площади — «Наполеон», где и снял комнату в четвертом этаже, окнами во двор.
В тот же день, после полудня, он явился к директору большой ежедневной газеты с громадным тиражом: «Текущий момент».
Это был довольно элегантный человек. Только старые профессора технических школ не могут того понять, что можно быть одновременно и гениальным человеком, и изысканно одеваться. На пальце у него сверкал, как фонарь, большой рубин.
— Да, я знаю вашего дядю, — сказал директор, раскачиваясь в кресле вперед и назад, точно так же, как должна качаться совесть всякого директора большой газеты, в зависимости от того, какое положение принимает общественный корабль. — И, если у вас такой же темперамент, как у вашего дяди, — прибавил он, проводя костяным разрезывательным ножом взад и вперед по ляжке, как бы для того, чтобы наточить его, — то вы сделаете хорошую карьеру. А где вы работали в Италии?
— В Korriere della Sera.
— Кем вы были?
— Главным редактором.
— Вы окончили университет?
— Юридический и медицинский факультет.
— Какие у вас политические убеждения?
— Никаких.
— Хорошо. Чтобы во что бы то ни стало отстаивать свои убеждения, нужно не иметь их. Но беда вся в том, — продолжал директор, запуская ножницы в английскую газету, — что в моей редакции имеется полный штат, и я, право, не знаю, какую работу поручить вам. Во всяком случае я буду иметь вас в виду и, как только появится необходимость, вызову вас. Где вы живете?
Тито, рассчитывая на тот эффект, который должны произвести его слова, произнес с расстановкой:
— В гостинице «Наполеон».
Директор, который нажал уже было кнопку электрического звонка и взял перо, чтобы записать адрес в записной книжке, отложил книжку и перо, отослал рассыльного и сказал:
— Я приму вас на пробу на один месяц с окладом в тысяча пятьсот франков. Завтра первое. Будем считать с завтрашнего дня. Когда придете в редакцию, сейчас же зайдите ко мне. Я сейчас же представлю вас коллегам. До свидания.
И с этим он снова нажал пуговку электрического звонка.
В этот вечер Тито ужинал в лучшем ресторане, взял место в театре, где и запомнил мотивы новейшей оперетты. Насвистывая их, он вошел в гостиницу.
В гостиницу «Наполеон».
— Помни, что ты живешь в гостинице «Наполеон». Правда, в четвертом этаже, без отопления, с окнами во двор, но все же это…
Гостиница «Наполеон».
Когда он вошел к себе в номер, то распаковал чемоданы, разложил на умывальнике все инструменты для бритья, мытья, маникюра и выдергивания ненужных волос, разместил в ящиках и зеркальном шкафу белье, жилеты и платье. В комнате был даже телефон.
— Как обидно, — подумал он, — не иметь кому телефонировать! Иметь телефонный аппарат и не знать, кому телефонировать. Печально. Все же это еще не значит, что я не могу телефонировать.
Думая таким образом, он взял телефонную трубку и назвал первый попавшийся номер.
Ему не долго пришлось ждать. Отозвался женский голос.
— Это вы? — спросил Тито. — Как? Вот именно с вами я и хотел говорить. Смотрите, ваш муж знает все. Больше ничего не могу сказать вам. Не настаивайте. С вас довольно знать, что в-а-а-ш м-у-у-ж з-н-а-а-е-т в-с-е-е. Нет, нет, не спрашивайте меня больше ни о чем. Повторяю вам, нет. Я вовсе не Джиакомино… Ну, раз вы угадали, пусть будет так… я Джиакомино. Спокойной ночи.
И с этим он повесил трубку.
— Как знать, кто такой этот Джиакомино? — думал он, улыбаясь. — И как знать, кто она?
Вдруг Тито печально задумался.
— Бедняжка, я проделал с ней скверную шутку, — подумал он с искренним раскаянием. — Она проведет пренеприятную ночь… Быть может, я сделал ей какую-либо неприятность. Надо позвать ее к телефону и сказать, что… Но я позабыл номер телефона. Тем
