она им показалась. Поскольку обычно facies смотрящего высовывается на полтрети или на два локтя от земли, тут же, к удивлению Мацка, вырвалась как бы из-под земли, потому что едва на полтора локтя от пола. И какая голова! Растрёпанная, с чёрными слипшимися волосами, искривлённым ртом и отвисшими губами, вся прыщавая, покрытая беретом и полная перьев.
— А, это ты, Сорока! — воскликнул магистр, отворяя. — Почему невовремя пришёл? Гм?
— Dominatio Vestra!
— Оставь меня в покое со своей паршивой латынью, на которой болтаешь как настоящая сорока, даже мои уши от неё вянут. Чего хочешь?
— Я привёл нового ученика, beana, который давно хочет записаться, бедняжечка, в св. Григория. Убогий, бедняк, пришёл он в Краков за знаниями и хлебом.
Только тогда сениор обратил налитые кровью глаза на Мацка и уставился на беднягу, который поклонился до земли, затем отпустил дверь и поскакал внутрь, а за ним наши жаки.
Только там мегистр предстал во всей своей физиономии и великолепии. Была это бедная, поломанная фигурка, чрезмерно низкого роста, горбатая, голова была посажена на кривые плечи, руки длинные, ноги тонкие, а на конце их огромные лапы, обутые в чёрные кожаные башмаки. Магистр имел на себе чёрную одежду, клерикальную, запятнанную, и берет на голове.
Комната, в которую они вошли, некогда побелённая, с двумя высокими и узкими окнами, предшествуемая тёмными сенями, была полна книг, бумаг и научных рукописей. Между окнами висел чёрный деревянный крест, ветки и свеча. Рядом со столом стояло два стула, обитых кожей, но с проглядывающим из-под оторванных её кусков мехом.
Оба эти стула были покрыты пылью, видно, давно на них никто не сидел; бумаги тоже, хотя как бы в свежем беспорядке; книги, хоть, казалось, только что открытые, были присыпаны пылью.
Мацек невольно заметил, что шнурок от козьей лапки шёл, минуя эту первую комнату, в другую. Видно, там должен был восседать магистр, но её тяжелая окованная дверь была заперта и огромный ключ в замке доказывал только, что её недавно посещали.
— Чего хотите? — спросил живо горбун.
— Хочет записаться beanus.
— Гм? В такую пору?
— Бедняга прямиком из Руси приплёлся пешком, за знаниями.
Горбун вытаращил глаза, подвинул берет, ударил руками по коленям, сел и сказал:
— Живо, живо, нет времени. Что умеешь? Как твоё имя?
— Имя Мацей, фамилия Сковронок, и ничего не умею.
— Тогда иди же в приходскую школу буквы учить.
— Читать умею.
— Это уже куда ни шло. А ещё?
— Писать умею.
— А! Видишь.
— Чуток латынь знаю.
— Попробуй.
И бросил ему на стол Корнелия.
Мальчик открыл книжку и начал отважно переводить. Магистр и Сорока одинаково большими глазами смотрели, одинаково навострёнными ушами слушали.
— Это случайно! — сказал нетерпеливо Пудловский. — Возьми басни Федра.
И Мацек начал с той же уверенностью очень хорошо переводить другое задание.
— Гм? Гм? А говорит, что ничего не знает. Ну! Ну! Запишешься завтра; можешь ходить в школу, хорошо веди себя и не будь любопытным.
— Слово в слово он говорит это каждому, — шепнул Сорока.
— По улицам не шатайся напрасно и не в пору, оружия не носи, одежду надень приличную, евреев не бей и иди себе к чёрту, потому что у меня нет времени. И не будь любопытным. Делай своё, а на чужое не зарься. Гм? Чего же ещё стоите! — воскликнул он. — Воскресенье, записывать нельзя! Идите к чёрту и не приходите больше, идите. И оставьте в покое Беануса!
И он погрозил пальцем по носу Сороке.
— Dominatio Vestra, позволите его немного отряхнуть?
— Не нужно, и идите к чёрту, потому что нет времени.
Говоря это, он проводил их прямо до двери, которую за ними захлопнул; но едва она закрылась, Сорока схватился за звонок и воскликнул:
— Domine magister!
— Ещё чего?
— Позволите отряхнуть?
— Ide ad diabolum cum beano.
— Вот есть и разрешение.
И, как бы наперекор, он ещё раз схватился за звонок.
— Идите прочь! Идите прочь! Кто там снова?
— Я, Сорока.
— Ты ещё здесь?
— Я шапку оставил в комнате.
Послышался скрежет замка, стук и проклятие, потом из двери высунулась рука, бросила шапку и исчезла.
Сорока позвонил ещё раз.
— A diabolus incarnatus! Хочешь, чтобы я тебя отхлестал?
— Я хотел поблагодарить за шапку.
Ответило только глубокое молчание.
Сорока смеялся потихоньку, но от всей души.
— Теперь иди в нашу гостиницу, — сказал он Сковронку, — ты должен от беана[2] отряхнуться.
III
Отряхивание
Гостиница жаков была расположена в дальней части города. Это старое одноэтажное здание, с потрескавшимися от пожара внешними стенами, с закопчёнными внутренними стенами, двумя неровными трубами, возвышающимися над заострённой крышей. Несколько каменных ступеней вели к узкой дубовой, обитой железом двери, которая представляла единственный вход в неё.
Над дверью неловко нарисованная птичка, а скорее птенец с жёлтым открытым клювом, сидящая в гнезде, была окружена венком сухих веток, под ним две метлы, лежащие крестом. Окна были заперты потрескавшимися ставнями, а за ними господствовала тишина.
— Ещё никого нет, — сказал Павлик, взглянув, — подождём и пройдёмся по улице.
Сказав это, он взял за руку Сковронка, который шёл за ним в послушном молчании, и потянул его дальше за собой.
В эти минуты бедный жак, босой, с чуть разбитым и пустым кувшинчиком в руке, переступил им дорогу.
— Ну что? — спросил Сорока. — Где наши?
— Собрались в конце улицы с двумя беанами и ждут третьего.
— Приведу им как раз его. Пойдём! Пойдём!
Говоря это, он потянул Сковронка; но тот задержался и тихо, мягко спросил товарища:
— Брат, куда и зачем мы идём?
— Куда? Зачем? — отвечал Павел. — Я не должен бы выдавать тебе этой великой тайны, но слушай, жаль мне тебя. Ты из нас самый младший. Ты знаешь, что значит beanus?
— Не знаю. Это название.
— Это именно название такого, как ты, каждого новичка в школе. Каждый прибывший должен пройти испытание, выдержать обряд отряхивания — beanorum depositio, избавиться от старого себя, прежде чем будешь принят в нашу среду братом. Благодари свою звезду, что попал на нас и что у тебя два товарища. Иначе мучили бы дольше и сильней.
— Как это? Мучили? — воскликнул Сковронок.
— Не бойся; пойдём, каждый жак через это должен пройти, вещь неминуемая, как смерть, ничего не будет, лучше сегодня, чем завтра; ждут, поспешим.
Грустный Сковронок робко направился за Сорокой. Приближаясь к месту, где улочка поворачивала направо, они заметили тёмную толпу, стоявшую в молчании. Эта толпа состояла из одних жаков, по большей части черно, довольно оборванно и бедно одетых, вооружённых мётлами, палками, мотыгами, граблями, деревянными сикирами,
