отцом, с которым я росла. Я получила лишь оболочку этого человека.
Мой отец работал по восемь часов в день, а потом сбегал в гольф-клуб. Дома он был неким призраком, который был готов сколько угодно сидеть перед телевизором, лишь бы не заниматься семейными делами. Иногда мне казалось, что стеклянный потолок Америки лишил его страсти – он точно знал, что азиат не может подняться выше обычного уровня менеджера среднего звена. Но если бы вы его спросили, он бы ответил, что его душу растоптала моя мать.
Мама срывала свое недовольство не только на мне. Она вечно ругала отца за то, что он жует с открытым ртом, слишком сильно потеет, слишком много или, наоборот, недостаточно говорит. А он был поразительно слеп и не мог понять, почему мама так несчастлива. («Ты целыми днями смотришь телевизор и играешь в теннис. На что тебе жаловаться?») Они ссорились из-за денег. Мама хотела купить Lexus, отец говорил, что мы не можем себе этого позволить. Они ссорились из-за того, что отец перевез нас в Америку со всеми бесполезными родственниками и их грубыми детьми, которые звали маму по имени. Постепенно ссоры становились все хуже, в комнате начинали летать тарелки, звучали жуткие угрозы, и, в конце концов, кто‑то уезжал из дома. В этот момент в темном гараже я дрожала и молилась, чтобы они быстрее вернулись домой.
Я взяла на себя обязанность поддерживать в доме определенный рутинный порядок. Когда родители хотели в воскресенье поспать подольше, я заставляла их идти в церковь, чтобы Бог знал, как серьезно мы относимся к поддержанию мира и покоя в нашем доме. Напоминала им о том, за что следует быть благодарным. Собирала брошенную на полу отцовскую одежду, прежде чем ее найдет мама и устроит отцу скандал. Если мама злилась без причины, я врала отцу, что совершила какой‑то ужасный проступок, и тогда он прощал ей скандал. Бывало, подбрасывала отцу идеи подарков, которые он мог бы сделать маме.
– Это не ее вина. Просто я – плохая девочка. Я ужасная и злая, – говорила я отцу, и он мне верил.
– Почему ты так себя ведешь? – спрашивал он. – Почему ты не можешь исправиться?
Со временем я сама начала верить в придуманные мной же истории. Старалась стать лучше, перестать быть бесполезной в школе и везде. Я заставляла себя быть абсолютной отличницей, все делать безукоризненно и идеально. В моем дневнике были одни пятерки.
Но я же была ребенком. Я не могла выживать в мире, где нужно было только бороться, вести переговоры и стремиться к совершенству. Мне нужны были игры. Нужно было развлекаться и отдыхать. И с этой задачей я справилась так же, как со всеми остальными. Я выделила время на это. Мне всего лишь нужно было перед сном принять «Судафед» – детский метамфетамин. После него я не засыпала. Услышав, что родители легли, я пробиралась к семейному компьютеру и зависала в интернете часов до четырех утра. Я читала фантастику, сидела в чатах AOL и болтала со своими настоящими друзьями в группах любителей «Звездных войн». Когда на уроках включали обучающие фильмы, я мгновенно засыпала. Да, мне было трудно запоминать китайские слова. Иногда у меня кружилась голова и я чуть не падала. Но мне удавалось со всем справляться. Именно так и нужно было поступать.
Как‑то ночью я вошла в интернет и случайно посмотрела направо, на наш принтер. На листке была напечатана фотография девушки – плохая из-за дешевого тонера. Загорелая блондинка сидела на пляже. Она была практически обнаженной, кроме двух безупречных кружков песка, стратегически расположенных на груди, чтобы прикрыть… ее соски. Я стащила фотографию из лотка и осмотрелась вокруг. Если положу фотографию в мусорную корзину, мама ее найдет. Мой рюкзак она тоже часто проверяла, так что это место не подходит. Но в кабинете у нас были огромные деревянные книжные шкафы высотой семь футов. Насколько я помнила, их никогда не сдвигали. И я спрятала листок за шкафом.
Но я была в ярости. Всю жизнь я посвятила тому, чтобы бдительно следить за семейной жизнью, сохранить мамин хрупкий рассудок и брак родителей. Как отец мог быть таким легкомысленным? Но я все держала под контролем. Я сумела отредактировать наш профиль в AOL, сделав себя основным владельцем учетной записи, и изменить родительский контроль. Теперь отец мог просматривать лишь контент, подходящий для тринадцатилетнего мальчика.
Через пару дней в мою комнату ворвалась мама.
– Что случилось со всеми нашими деньгами? – визжала она.
Мама со всего размаху ударила меня по лицу.
Почему отец потерял доступ к своему банковскому счету? Что я сделала? Я потеряла все наши деньги? Как мы будем оплачивать счета? Чем платить ипотеку? Что, черт возьми, я сделала?
Упс! На это я не рассчитывала. Неужели я действительно стерла все наши деньги? У меня перехватило дыхание. Но я не могла сказать маме, почему так поступила.
– Думаю, я смогу все исправить, если ты дашь мне пять минут, – пробормотала я, заикаясь. – Я просто кое-что попробовала. Прости…
– Я не хочу, чтобы ты что‑то исправляла. Больше ты в интернет не войдешь. И телефоном не будешь пользоваться шесть месяцев! Ты наказана на полгода! Не будешь встречаться с друзьями! Не будешь смотреть телевизор и ходить в кино! С этого момента ты будешь только учиться и перестанешь тратить, – мама дала мне еще одну пощечину, – свое время, – она пнула меня в коленку так, что я упала – на всякую чушь! – Я лежала на полу, и мама пнула меня в живот. – Немедленно дай мне свой пароль!
Интернет был моим единственным убежищем от всего этого. Я не знала, что буду делать, если она лишит меня доступа. По ночам я уже пробовала пальцем острие кухонных ножей, гадая, больно ли будет перерезать запястье и заметит ли мама, если я спрячу один нож в рюкзаке, с которым иду в школу. Однажды я выскользнула из дома и купила The National Enquirer, где были фотографии покончивших с собой Дилана Клиболда и Эрика Харриса. Когда у меня кончались силы, я смотрела на эту фотографию и думала о самоубийстве, как о единственном, последнем выходе.
Я чувствовала, что, лишившись последнего утешения, просто умру. Поэтому я впервые набралась духа и ответила:
– Нет.
– ЧТОООО?! – заорала мама. – Ты никого не уважаешь… Ты бесполезная тварь! Ты безобразное, жуткое чудовище! Не знаю, зачем я тебя родила!
Мама продолжала осыпать меня ударами – она била по телу, лицу, голове. Потом схватила за волосы,
