что на бумагу положил великомудрый Ли, ошеломило Сюя, и он поверил вмиг словам иезуита: «Лишь тем Господь откроет тайны мироздания, кто верит в заповедь его».
Смятение давно уже вселилось в душу Сюя от всего того, что видеть, слышать доводилось. Дела в стране пошли из рук вон плохо. Устоев твердых не было ни в чем. Куда ни глянь, все валится и рушится, как в доме, где настоящего хозяина не видно. Ведь государству, как семье, нужен такой глава, который б думал не о новых развлечениях, а о порядке, о том, как трудятся и как себя ведут все прочие, что под одним живут с ним небом. «Цзяюй» такое наставление дает, кто облечен властью государя: «Встаньте до света, оденьтесь в парадное платье, с наступлением утра отправляйтесь в залу заседаний и, занимаясь там делами, помышляйте о трудностях управления, не забывайте и того, что всякое уклонение от истинного пути может быть началом возмущения народа и погибели власти». И, видно, государю Невдомек, творится что за стенами его дворца. Таких стихов, вот как эти, что написал Ли Синь, он вовсе, видно, не читает.
Хлеб дорожает год от году, и чтобы риса дань купить,
где прорву денег взять такую?
И потому простые люди травой, кореньями,
листвою утробу набивают…
Налоги собирать вельможи посылают свою челядь,
а та свирепствует, как тигр на охоте.
А Семьи те, в которых есть достаток,
на должников своих бросаются, как волки и шакалы,
все забирая подчистую.
Прискорбно до чего, что людям ничего уже не осталось,
кроме вздохов!{26}
Вздохнув, Сюй Гуанци читать дальше не стал, стихи остались в стороне. Да, за последние годы в жизни страны движения к лучшему не наблюдалось вовсе. В болото со стоячею водою Срединная равнина превратилась. А ведь известно: когда дела плохи внутри страны, то следом жди нашествия извне. И так уже случилось — на северо-востоке Нурхаци с ордами своими начал войну, и нету сил у нас пока сдержать его. Предков его, людей державы Цзинь, пример, верно, покоя не дает ему. Того гляди, лавина варваров Пекин затопит, а Юэ Фэя нового что-то пока не видно.
Когда в опасности страна — не до занятий. И начатый было трактат о земледелии никак не двигался. Сюй как обычно поутру брался писать его, но мысли с кисти не ложились на бумагу.
И тут пришло решение: уехать нужно хоть на время. Из этих стен, от полок с книгами, от этих протокольных рож и нудных разговоров. Куда? — Ясно, в Ханчжоу. Там верный друг, единоверец. С ним можно откровенно говорить. Потом еще там захоронен Юэ Фэй. Могилу надо посетить его и его духу поклониться.
У ворот величественного, однако довольно-таки старого дома Сюй вылез из паланкина. Послав слугу справиться, есть ли кто из хозяев, и доложить о своем прибытии, Сюй огляделся. Было довольно оживленно. По обеим сторонам улицы сновали люди. Многие из них, бросилось в глаза, несли в руках пиба, другие на ходу жевали чунцзы.
«А, — усмехнулся Сюй, — ведь сегодня же пятое число пятой луны. Двойной праздник: празднуется память верного своему долгу Цюй Юаня и отмечают свой день тещи». Отмечая память Цюя, люди объедаются чунцзы, на разукрашенных «драконовых лодках» катаются по озеру Сиху и каналам. А тещи собирают дань от своих зятьев. Каждый зять в этот день должен подарить теще шесть или восемь цзинь пиба, сорок штук чунцзы, сорок утиных яиц и две желтые рыбы. И попробуй какой зять забыть о своем долге! Теща не отстанет и будет настойчиво требовать полагающегося ей подношения. Недаром, говорят, иные зятья справляются у даосов, торгующих разными снадобьями, пет ли у них средств, изгоняющих тещ.
А вот и сам хозяин, достопочтенный Ли Цзицзао, спешит навстречу. Радостно обнимает, ведет в дом. У косяка двери прибито подобие меча из листьев аира и прикреплен пучок «травы долгой жизни». Чуть задержавшись, Сюй дотронулся рукой до листьев и травы. Вид этого меча, как верят люди, приводит в ужас не только насекомых, гадов, но даже демонов. «От дьявола спасает крестное знаменье, — словно оправдываясь, Ли обронил. — Но, — пожал плечами, — заведено давным-давно у нас каждый год, в 5-й день 5-й луны, на двери вешать эти листья и траву».
Остатки дня до самой ночи Сюй провел в беседах с другом, смакуя доброе вино из Шаосина.
Хозяин спал еще. Будить его не став, велев сказать ему, когда проснется, что будет после полудня, Сюй отправился на озеро Сиху.
Во всем Срединном государстве вряд ли сыскать прекрасней город, чем Ханчжоу. Кто станет оспаривать такое мнение. Но без Сиху Ханчжоу нет. Так говорил себе не раз Сюй Гуанци. Сиху словно кусок нефрита, а остальное все — его оправа.
Сейчас, правда, вода желта от ила. Дожди шли долго. Взмучена вода. И сколько не гляди, в ней живности не видно. А есть она: змеи, рыба, черепахи. Что это так, Сюй знал не по рассказам. С месяц назад, восьмого дня луны четвертой, благочестивые последователи ученья Фо на бергу Сиху свершали «обряд освобождения жизни». Заранее пойманных самими или купленных змей, лягушек, птиц приносят сюда и выпускают на волю. Верят, что это доброе дело будет поставлено им в заслугу при очередном перерождении и сделает существование их сносным в нынешнем обличье. И если б это только помогало, тогда б, наверное, все стали истыми последователями учения Фо.
Конечно, живность есть в Сиху. Но вот живет ли там Золотая Корова? Ли Таоюань книжку составил из рассказов древних жителей Ханчжоу. Те говорят о Золотой Корове. Она изменчива в своем обличье. Вид может менять от любого животного до человека. А появляется всегда возле ворот «Текучего золота». Встречался ль кто с ней в наши дни, трудно сказать наверняка. Иной, лившись пьян, болтает, что видел ее и даже чуть ли не держал ее за хвост.
Большая, тяжелая лодка бороздила мутно-желтую воду. Сюй жадно, словно попал сюда впервые, вглядывался в открывавшиеся взору виды. Вот замер на поверхности воды островок «Три башенки в лунном отражении». А знаменит он храмом Кун-цзы. Завидя очертания его, Сюй непроизвольно потрогал ткань одеяния своего. Сюда, в храм Кун-цзы, высшие сановники провинции приезжают для преклонения весной и осенью, в дни перемены зимнего парадного платья на летнее и наоборот. «Лето сейчас, — отметил Сюй, — менять одежду время не пришло еще. А
