Я потянулась и села, чувствуя себя значительно лучше. Но от этого движения сердце учащенно забилось. Да, есть еще слабость, сухость во рту, но в целом соображала я почти нормально. Достаточно нормально для того, чтобы вспомнить, как умирала…
Непроизвольно передернув плечами, я сжалась в комок: слишком уж ужасно все произошло… И Анжела… Анжела погибла?! Сердцебиение понемногу успокаивалось, а я все не могла взять в толк, где я нахожусь.
Комната странная и совершенно чужая. Стены из неряшливо ошкуренных бревен. На них ни краски, ни масла для сохранности, дерево посеревшее и какое-то грязное. Подо мной не слишком широкая и очень твердая кровать. Вместо простыни -- какая-то цветастая застиранная тряпка. Пододеяльника нет вовсе, и темно-красное засаленное одеяло выпустило несколько клоков серой ваты через прорехи.
Больше всего смущал странный звук, исходящий от второго человека в моей кровати. Я потянула одеяло, и увидела, что соседка уткнулась лицом в тощую подушку и тихонько всхлипывает.
-- Эй… Ты чего плачешь?
Девушка последний раз длинно всхлипнула и, неловко подогнув колено, села. Вытерла глаза рукавом и довольно грубо бросила мне:
-- А что, по-твоему, я уписаться должна от радости? Ты что, не понимаешь, что меня похитили?! Привезли в какой-то дурдом, тетки тут полоумные таскаются, мобильника нет… Да ты знаешь, кто мой отец?! Мой жених с сыном мэра дружит! Этих уродов когда найдут, их всех поубивают!
Как ни туго я соображала сейчас, но речь этой девушки настолько напомнила мне сестру, что я, неуверенно уставившись на нее, спросила:
-- Анжела, это ты?
Девица, вытаращившаяся на меня, была весьма миловидной блондинкой, но это единственное, чем она походила на мою сестру. Совершенно другие черты лица, другая фигура, даже структура волос другая. Только капризно-недовольное выражение на лице совершенно Анжелкино.
Блондинка несколько минут рассматривала меня молча и подозрительно, а потом брюзгливо заявила:
-- Что-то я тебя не помню. Ты кто такая?
Мысли в моей голове все еще расплывались выброшенными на берег медузами: чужая незнакомая комната, совершенно непохожая на сестру девица, которая почему-то говорит точно как она, и клубы морозного воздуха...
Когда утром было открыто окно, в него врывались довольно объемные и густые клубы. Такое бывает только при очень сильном морозе. Я живу в Подмосковье. У нас поздняя осень с дождем и снегом, и до настоящих морозов еще месяца полтора, не меньше…
Даже не слишком соображая, зачем я это делаю, я задрала длинную льняную рубаху, обнажая голые ноги, и растерянно начала водить пальцами над левой коленкой. Там должен быть небольшой шрам. Всего сантиметра полтора. Он очень старый. Появился у меня в детстве и был со мной столько, сколько я себя помню. А сейчас он почему-то исчез…
Я поднесла руку поближе к лицу, уже понимая, что и кисть какая-то не такая, как была. Но рассмотреть внимательно мне не дала соседка:
-- Эй, ты… Как там тебя? Ты чего замолчала? Или ты тоже, как эти, психическая? – девушка опасливо подтянула ноги, отодвигаясь от меня, и даже заерзала попой, старясь забиться в угол.
Я на несколько мгновений прикрыла глаза, пытаясь связать воедино то, что я помнила, с тем, что я видела сейчас. Накатило какое-то странное состояние безразличия и апатии. Я равнодушно ответила:
-- Я Ольга Александровна Ингерд. Предполагаю, что ты Анжела Родионовна Ингерд. Если я не ошиблась, то это никакое не похищение…
После этого я уткнулась лицом в подушку и заплакала.
Анжелка трясла меня за плечо, что-то утверждала сама, что-то спрашивала, потом перешла к требованиям и крикам. Не знаю, сколько времени это продолжалось и почему я даже не попробовала подойти к окну и посмотреть, что там, не попробовала открыть дверь и попытаться понять, где мы находимся и что вообще случилось. Через некоторое время слезы кончились, а этот странный и непонятный мир и уставшая верещать Анжелка остались.
Наверно, на некоторое время я вновь задремала. И эта блондинка, соседка по кровати, тоже. Проснулись мы оттого, что в комнате кто-то разговаривал:
-- …вот сейчас супчику похлебаете, кашки отведаете, а завтра с утречка уже и в дорогу. Ежли Господь пошлет добрый путь, то к вечеру дома будем. Оно, конечно, утомила вас дорога, барышни, да и трактир вона какой негожий попался: и хозяин пьющий, и прислуга нерадивая. А только потерпеть совсем малость осталось.
Обе мы молча сидели на кровати, не рискуя вставить ни слова. Думаю, пока я рыдала, сестрица успела убедиться в том, что находится не в своем теле. Ничем другим я ее молчание объяснить не могу.
День клонился к вечеру, и в комнате было весьма сумрачно. На столе горела свеча, но женщина закрывала ее от нас своим телом, и по неровным стенам комнаты бегали страшноватые тени от ее движений.
Женщина расставила на столе у окна две глиняных миски, развернула холстинку и достала оттуда надрезанный каравай хлеба.
-- Садитесь, барышни. Надо хоть немного поесть, а то завтра у вас сил совсем не будет.
Мы, не сговариваясь, молча слезли с довольно высокой кровати, став босыми ногами на ледяной пол. Служанка, а вела себя женщина именно как прислуга, всплеснула руками и, медленно и неуклюже встав на колени, пошарила под кроватью. Достала две пары смешных, но теплых даже на вид меховых тапок и обула нам на ноги. Прямо как маленьким детям.
-- Сейчас, барышни, сейчас…
Она нагнулась над чем-то за спинкой кровати, вынула оттуда тяжеленный ватный халат, больше похожий на старинное пальто, и помогла блондинке надеть его. Сама собственными руками затянула ей пояс на талии, потом принялась одевать меня.
Все это происходило в полной тишине. Лично я, осознавая, что каким-то чудовищным образом попала в чужое тело, просто боялась заговорить и выдать себя. Думаю, что Анжела ощущала примерно то же самое. Во всяком случае, мы обе молча уселись за стол на скрипучие табуретки и приняли есть горячую похлебку, не ощущая вкуса.
Служанка некоторое время стояла возле стола, с умилением наблюдая, как мы едим и одобрительно кивая головой, потом спохватилась:
-- Вот и славно, кушайте, барышни, кушайте! Я сейчас сбегаю, взварцу вам горяченького принесу.
Как только она вышла из комнаты, Анжелка кинула деревянную ложку в миску так, что полетели брызги. И, глядя мне в глаза, спросила:
