тех, кто неторопливо и безропотно влачат на себе хомут нашего бытия. А ведь при желании он мог бы обладать знаниями, которые совершили бы переворот в мировой науке, раздвинули бы перед человечеством горизонты других измерений, ниспровергли бы каноны релятивизма и дали толчок ко вторжению в Галактику, постижению микромира и мирового эволюционного процесса. Но не было у него этого желания, как не было и сил взвалить на себя эту тяжкую ношу. Был он, подобно Антею, прикован к матери-земле нашей и жил делами и заботами сегодняшнего дня. Вовремя приходил на работу, включал станок, точил ежедневно сотни втулок по 0,2 копейки за штуку и считался неплохим работником, исполнительным, хоть и туповатым, но старательным, как говорится, «не от мира сего».
А ОНИ часто являлись к нему и дарили прекраснейшие, сказочные сны, в которых он забывал о тяготах одинокой жизни, о пустоте и безысходности своего существования, однообразной и утомительной работе.
ОНИ спасали его от тоски, озлобления и отрешенности, свойственных такому типу людей, от чувств, которые иных приводили к забвению в пьяном дурмане, других — в места «не столь отдаленные», третьих заставляли совать голову в петлю.
Очевидно, ИМ было ведомо чувство сострадания…
Как всегда под вечер после ужина у столовой толпились люди. Мужчины, приехавшие подлечиться со всех концов страны, ожидали женщин, согласных завести с ними короткий «курортный роман», на два десятка дней отвлечься от скуки и однообразия размеренной трудовой жизни, от мужей и детей своих, бытовых забот, повседневных хлопот и житейских неурядиц, вновь почувствовать себя молодыми, изведать сладость ухаживания, поцелуев украдкой — и увезти с собой сладкую тайну, волнующую память о новом, а для кого-то и последнем, мужчине.
Но гораздо больше там было местных парней. Черноусые и нагловатые, громкоголосые и надменные, они смело липли к самым хорошеньким женщинам, свято уверовав в собственную неотразимость и непогрешимость, избалованные бесконечным, неиссякаемым притоком новых, свежих, белокожих, румяных, смешливых и податливых женщин.
Сейран ждал Вовку, которого соседки по столу пригласили в кино. В клубе шла какая-то скучная комедия из тех, что, едва выйдя на экраны, тихо и незаметно сходят на нет, обретая прочную пристань в запасниках Госфильмофонда и время от времени всплывая на волнах второй телепрограммы.
Вовка задерживался. Искурив одну сигарету, Сейран принялся было за вторую, но неожиданно заметил в толпе женщину, которую давеча так неловко ушиб чемоданом. Она оживленно беседовала с несколькими парнями, оттеснившими ее в самое темное место, и тщетно пыталась выйти из их плотного круга. Неожиданно один из них размахнулся и отвесил ей короткую звонкую оплеуху. Сейран подскочил и схватил его за руку.
— Ты что? Сдурел? — крикнул он.
Парень, рослый, усатый, с темными диковатыми глазами и двумя крупными золотыми зубами, сверкавшими впереди прочих, резко выдернул руку и схватил его за грудки. Немедленно несколько рук крепко ухватили его и потащили в темноту спутанных кустов за зданием столовой.
В это мгновение женщина закричала истошным визгливым криком, как только может кричать женщина, призывающая на помощь.
— Что же вы смотрите, граждане, миленькие?! — кричала она. — Они же его сейчас резать будут! Помогите кто-нибудь!
Стоявшие у столовой мужчины решительно затянулись сигаретами, пристально вглядываясь во тьму. Никто из них вмешиваться в драку не собирался. В конце концов, их можно было понять. Все они приехали сюда по тридцатипроцентным профсоюзным путевкам, все твердо намеревались подлечить свое расшатанное созидательными трудами здоровье, и острые ощущения были им противопоказаны. И неизвестно, как дальше сложилась бы наша история, если бы в нее не вмешались пять или шесть женщин, давно и успешно преодолевшие бальзаковский возраст, которые, взявшись за руки, незыблемой стеной пошли в атаку, покрикивая:
— Ну, петухи! Чего руки-то распустили?! А ну, давай, двигай отсюдова, сердешные, пока милицию не позвали! Давай, давай, зубами-то не сверкай, последыш, ишь, расшипелся!..
Бормоча ругательства, парни отошли. Маленькая женщина цепко ухватила Сейрана под руку и повела его прочь от столовой, в корпус.
Они вошли в здание, поднялись по разбитой дощатой лестнице, и, уже стоя на своем, третьем этаже, женщина сказала ему:
— Ну что вас угораздило связаться с ними? Вам что, спокойно жить надоело?
— Так они же вас били, — удивился он.
— Ну уж скажете, били, — оскорбилась она. — Ну а если и дали разок-другой, значит, сама, дура, виновата. Дали бы — и отвязались. А теперь они злиться будут. Хотя… мне уж уезжать скоро.
— А мне еще почти целый месяц.
— Да, вы ведь только вчера приехали, — вспомнила она. — Ну так они к вам теперь цепляться будут.
— Как вас зовут? — спросил он, дивясь собственной смелости.
— А вас?
— Сейран. Но можете звать Сергеем. Меня так иногда зовут.
— Понятно, — сказала она, коротко вздохнув. — Глупый ты, Сергей, и уши у тебя холодные, и сидишь ты в тумбочке, и тапочкой закусываешь… — проговорила она скороговоркой и усмехнулась. — Ну чего ты все на меня глаза таращишь? Скажи, мол, сама три дня не умывалась.
— Зачем? — спросил он. — Вы красивая. Как вас зовут?
— Аня, — ответила она. — Зовут Анюткой, величают…
— Анна… — тихо произнес он. — У вас красивое имя. — Ан-на…
— Бросьте, — фыркнула она, — меня всю жизнь Анькой да Нюшкой кликали.
— А откуда вы приехали?
— Из Боровичей.
— У вас там, наверное, грибов много?
— Почем знаете? Бывали там?
— Нет, просто. Название такое. Боровичи, боровики, подосиновики…
— Грибов хватает. И ягод много. И лес кругом. Рубят его, правда, нещадно. Но на наш век хватит.
— А после нас? Хоть потоп?
— Зачем вы так? После нас… может, одумаются люди. Перестанут красоту нашу на бумагу переводить. Как думаете?
— Не знаю. Бумага ведь тоже нужна.
— Ах да, вы же читатель, — иронически протянула она, — вам-то, понятно, книжки дороже отца с матерью. А я вот книжки не люблю. Врут они все. Я кино люблю.
— А разве в кино не врут?
— Врут, но… красиво.
— А давайте сходим в кино? — вдруг предложил Сейран.
Аня искоса поглядела на него.
— Или просто пойдемте погуляем? — настаивал он. — Здесь воздух такой хороший.
— Спасибо, — сухо ответила она. — Что-то не хочется.
— Вы… из-за этих?.. Что они к вам пристали?
— Не знаю. Я их не звала, — она зябко повела плечами. — Прохладно здесь чего-то. Я пойду.
— Вы в каком номере живете?
— А вам зачем?
— Так, просто…
— Просто так и кошки не пищат, — веско заметила Аня и выжидающе взглянула на него. — Пока.
— Пока, — ответил Сейран, повернулся и пошел вверх по лестнице на свой этаж.
Войдя в комнату, он с размаху, не раздеваясь, бросился на кровать и уткнулся лицом в подушку.
