некоторое подобие зарядки: наклонился несколько раз вправо и влево, помахал руками, покрутил головой и попытался коснуться ладонями пола. Последнее выполнить оказалось невозможно из-за ноющей боли в пояснице, поэтому, еле вернувшись в исходное положение, Мальковский решил больше не испытывать спину и направился в ванную комнату. Он разделся, открыл ржавый кран, который ему так и не удалось отмыть, после не шибко тщательных уборок жены, и включил воду. Дональд быстро провёл все утренние процедуры: принял прохладный душ, которому он каждое утро законно уделял пять минут, насухо вытерся махровым полотенцем, тщательно почистил зубы — благодаря отсутствию денег на сладости они были крепкими — и расчесал светлые волосы. Выйдя из ванной комнаты, еврей сделал всего шаг — его квартирка была действительно невелика — и оказался на кухне. Подойдя к хлебнице, он достал два кусочка затвердевшего хлеба — корзинку с угощениями от доброй ирландки ждать было некогда — быстро их прожевал, запивая водой, и завершил церемонию завтрака. Очень простого — как вам, должно быть, показалось, завтрака — завтрака по-Мальковски.
Пройдя в комнату, Дональд открыл скрипучий шкаф, который смазывай, не смазывай — всё равно скрипит, и снял с вешалки другие, менее поношенные, чем те, что на нём были сейчас, чёрные брюки и вельветовую серую рубашку. Облачившись в это одеяние, еврей вернулся в гостиную, взял со стола рукопись Марка, положил её в портфель, который в отличие от портфеля друга выглядел не так хорошо, и направился к выходу. Дойдя быстрым шагом до дома писателя, точно, как и обещал, через час, Мальковский остановился и глубоко вдохнул. Набрав в лёгкие изрядную порцию кислорода, еврей тяжело выдохнул и позвонил в дверь.
— Доброе утро, мистер Мальковский, — миловидная немка открыла дверь, — проходите, пожалуйста, хозяин ждёт вас, — затараторила мисс Крауберг с явно различимым гамбургским акцентом.
Дональд кивнул, следуя за горничной по длинному коридору к кабинету Марка.
— Проходи, дружище, ты сегодня ранёхонько, — выходя из-за стола, поприветствовал друга Николсон.
— Ага, ты виноват, — недовольно проговорил Дональд.
— В чём же я на этот раз повинен? — голос Марка был спокойный, но в нём сквозили некоторые саркастические нотки.
— Что это за рассказ? Ты писать разучился? — напал на друга Мальковский.
— Да разве я умел? — серьёзно ответил вопросом на вопрос писатель.
— Что это ещё за чушь? Что за Дональд Гуд 2у тебя? Ты в своём уме? — словно не заметив предыдущей реплики, продолжил еврей.
— Главный герой, — совершенно спокойно ответил Марк, будучи готовым к разговору.
— Что ты говоришь?! А я и не понял, — саркастически воскликнул Дональд, разведя руками. — Да такую ерунду ни один адекватный редактор не напечатает!
— А это не для печати, мой друг, это для тебя, — не теряя самообладание, спокойно ответил Николсон.
От этих слов Мальковский опешил и, сбавив пыл, спросил.
— Зачем это мне?
— Я написал его для тебя, чтобы ты понял, что я всё знаю. Я знаю, что ты — мой хороший Дональд Гуд, который пожертвовал своими доходами, репутацией и, в конечном счёте, женой ради моей семьи, — Марк сделал выжидательную паузу и с улыбкой продолжил. — Когда ты отправил мне первый роман «Nicholson and son»3, у меня уже тогда появились подозрения, но я не знал, как это доказать. Ты себя не выдавал, а как только я заводил об этом речь, всегда отнекивался. Но после того как я получил «Mr. Husband and Mrs. Wife», я уже был абсолютно уверен, что именно ты отправил мне роман. Никто не мог знать нас с Клариндой лучше тебя. С тех пор я пытался найти доказательства своим догадкам и, наконец, смог, — торжественно закончил свой монолог Николсон.
— Ты что же, действительно думаешь, что я писал за тебя? Да это чушь собачья! — в сердцах проговорил Мальковсий. — На кой мне оно надо?
— Ты и без меня знаешь, — ответил Николсон, чьё спокойствие, казалось, было непробиваемым.
— Откуда вообще тебе пришло такое в голову? — рассмеялся Дональд. — Ты что, перечитал сказки с сыном?
В комнате наступила тишина. Смех затих, и мужчины напряжённо смотрели друг на друга.
— Дональд, хватит скрываться. Когда заболел Крис, ты продал, как сказал, часть своего оборудования, хотя на самом деле оказалось, что всё. Поэтому ты всегда отказывался печатать мои заказы. Твои дела сразу упали, но ты не рассказывал о своих проблемах. Ты просто помогал нам. Ты написал роман и отправил его мне, подписав моим именем. Если бы не ты и твои книги, мы не спасли бы сына. Ты не хотел, чтобы мы чувствовали себя должниками, если будешь просто помогать нам финансово, поэтому ты проделал такую аферу и стал анонимно писать за меня, — воскликнул Марк.
Его пылкая речь на мгновение прервалась, он перевёл дух и продолжил изменившимся голосом, в котором сквозили раскаяние и печаль.
— Мы обеспечили себе жизнь, а тебе пришлось жить на пособия. И всё это ты делал ради нашей дружбы!
В комнате вновь повисла недолгая пауза. Сверху уже послышались голоса и громкий топот младшего сына. По-видимому, ребята торопились на кухню съесть свой вкусный завтрак, который с любовью каждое утро готовила мама.
Шум вывел Дональда из оцепенения, и он, улыбнувшись, произнёс.
— Ты бредишь, друг. Я и двух слов не могу связать, а ты о каких-то романах твердишь. Не понимаю, что за муха тебя укусила.
— Поймёшь, — коротко ответил Марк, взял пульт, сел в кресло и включил видеомагнитофон.
Телевизор загорелся, и на экране крупным планом появилась дверь типографии Дональда. Глаза еврея напряжённо следили за происходящим, но сам он ничего не говорил. Следующий кадр ввёл его в такое оцепенение, что Мальковский, не отводя взгляда от экрана, медленно уселся в кресло рядом с другом, который улыбался, думая о своём.
— Ого, шо, прям сюда говорить? — с экрана раздался громкий голос Дональда.
— Откуда у тебя эта плёнка? — удивлённо спросил он.
— Потом объясню, — коротко ответил Марк.
Мальковский промолчал, но в сердце закралось подозрение.
«Вы, кстати, обедали? Хотите, я вас маслинами угощу?» — широко улыбался он с экрана. Эта реплика и немая реакция журналиста особенно подействовали на Николсона, и тот разразился громким смехом.
— Как ты их уделал, а! Бедолаги, — смеялся он.
Мальковский ничего не сказал, только пожал плечами, а уголки его губ недовольно поползли вниз. И лишь на той сцене, когда он открыл перед журналистом дверь, а оператор, который, как оказалось, ещё не выключил камеру, еврей опустил голову и несколько минут так сидел, не говоря ни слова.
— Это ничего не значит. Зачем ты их ко мне
