тихо, прижавшись друг к другу.
Наконец, фургон остановился, заключенных стали выгружать из кузова. Спрыгнув на снег, Любомудров упал и тут же услышал крик конвойного:
— Вставай!
Поднялся и получил сильный удар прикладом в спину.
— Давай! Пошел!
Он побрел, подгоняемый конвоиром, по направлению к длинному деревянному бараку. Туда же двигались остальные. Ночь была светлая и звездная, воздух морозный и свежий.
Беспорядочная толпа прибывших на четырех фургонах из Таганской тюрьмы ввалилась внутрь барака. Там уже толпились заключенные, которых, видимо, доставили из других тюрем.
Войдя в барак и протиснувшись вперед, Любомудров огляделся. Арестантов было много. В основном мужчины, разного возраста — от стариков до казавшихся почти еще детьми. Лица у большинства изможденные, глаза испуганные. Все одеты в арестантские бушлаты или выцветшие от времени пальто. У некоторых на головах шапки. Были и женщины.
Присмотревшись, Любомудров стал замечать людей, по внешнему виду напоминавших священников. От остальных их отличала не только борода. У многих заключенных за время долгого пребывания в тюрьме отросла борода или густая щетина. Но у «духовных» было еще что-то, что позволяло им почти безошибочно распознавать друг друга. Потихоньку они стали группироваться возле одной из стен барака.
Никто, казалось бы, не интересовался тем, что происходило впереди. А там в ряд стояли столы, на которых лежали стопки личных дел осужденных. За каждым столом сидел сотрудник НКВД в форме. Время от времени он громко выкрикивал фамилию. Осужденный подходил, стоял несколько минут, с ним о чем-то разговаривали. Потом конвойный выводил его из барака в боковую дверь.
Священнослужители тихо представлялись друг другу, некоторые рассказывали свои истории:
— Игумен Варлаам, служил в Чудовом монастыре, потом в разных храмах московских. Три года в ссылке в Казахстане. В последнее время служил в Московской области.
— За что вас?
— Проходил мимо школы. Ко мне подбежал ученик, спросил, откуда происходит человек. Им учитель говорил, что от обезьяны. Я сказал: от Бога. За это и арестовали.
— Иеромонах Гавриил, из Белоруссии. Два года провел на Афоне, три года в ссылке. В последнее время в Москве. Обвинили в фашистской агитации.
— Протоиерей Арсений Троицкий, служил в Подмосковье.
— Игумен Петр, тоже из Подмосковья.
— Священник Владимир Морозов из Воронежа.
Обвинения против всех были похожие: антисоветская агитация, религиозная пропаганда, участие в группе контрреволюционного духовенства, распространение провокационных слухов о гонениях на Церковь.
Отец Константин тоже представился.
— Братья, нас всех сегодня расстреляют, — сказал епископ Никита. — Предлагаю исповедоваться перед смертью, кто не успел. Умрем без причастия, так хоть не без исповеди.
Они разбились на пары, но все-таки оставались рядом.
Один из примкнувших к группе был старообрядческий священник с окладистой бородой. Он заговорил с отцом Константином, представился Пчелиным Еразмом Ивановичем.
— А что, правда расстреляют? — спросил он.
— Думаю, правда, — ответил Любомудров.
— Господи Исусе, помилуй нас, — сказал старообрядец и широко перекрестился двумя перстами.
Это не осталось незамеченным. Один из охранников закричал:
— Что там за сходка?! А ну, разойдись, поповское отродье! Устроили здесь молебен!
Охранник начал избивать священнослужителей прикладом. Отца Константина ударил в висок с такой силой, что тот упал.
Ему помогла подняться молодая женщина с правильными чертами лица и коротко остриженными волосами.
— У вас кровь. Вот, возьмите, приложите.
Она подала ему платок.
— Спасибо, — сказал он. — Сколько вам лет?
— Двадцать четыре.
— За что вас сюда?
— Немка, — коротко ответила она.
Впереди продолжали выкрикивать фамилии. Людей в бараке становилось меньше. А снаружи все время раздавались выстрелы, иногда по несколько подряд.
— Любомудров, — выкрикнули впереди.
Он подошел к столу, стоявшему по центру, прямо под портретом Сталина. За столом сидел сотрудник НКВД. Рядом стоял вооруженный конвоир.
— Любомудров Константин Павлович? — спросил сотрудник.
— Да.
Тот посмотрел на фотографию в личном деле, потом на осужденного.
— Год рождения?
— Тысяча восемьсот семьдесят девятый.
— Дата рождения?
— Двадцать седьмое июля.
— Место рождения?
— Село Георгиевское Ростовского уезда Ярославской губернии.
— Социальное происхождение?
— Сын псаломщика.
— Род деятельности?
— Священник.
Сотрудник НКВД перелистывал страницы его личного дела. На мгновение ему вспомнилось, как будущий Патриарх Тихон листал его дело перед тем, как предложил ему стать священником.
— Последнее место жительства?
— Без определенного места жительства.
— Откуда прибыли?
— Из Таганской тюрьмы.
Сверка была окончена.
Сталин, улыбаясь, смотрел с портрета на пожилого священника и тех, кто стоял за его спиной, ожидая своей очереди.
— Уведите, — скомандовал сотрудник НКВД.
Конвоир вышел из-за стола, подошел к священнику, взял его за плечо и повел к боковой двери.
За дверью была небольшая неотапливаемая комната, нечто вроде сеней, где стояло семь вооруженных конвоиров и столько же осужденных. В углу — сваленная в кучу одежда и обувь.
Вслед за Любомудровым ввели еще двоих. Осужденных выстроили в ряд, конвоиры начали их обыскивать. У одного обнаружились в кармане бушлата наручные часы, конвоир положил их себе в карман.
Когда всех обыскали, один из конвоиров скомандовал:
— Лицом к стене!
Осужденные развернулись.
— Раздеться до нижнего белья!
Осужденные начали раздеваться. Один, совсем еще юноша, оставался в кальсонах и шерстяной кофте.
— Я сказал «до нижнего белья»! Кофту снимай, — закричал на него конвоир.
— У меня нет нижнего белья.
— Снимай, говорю тебе, — сказал конвоир, ударив его рукояткой револьвера по голове.
Парень снял кофту, оставшись в одних кальсонах, которые придерживал руками. Он был очень худ и сильно дрожал. На вид ему было лет шестнадцать.
«Боже мой, таких-то за что?» — подумал Любомудров. Ему самому в нижнем белье сразу стало очень холодно и с каждой минутой становилось все холоднее.
Когда их вывели наружу, уже светало. Облака на востоке окрашивались в розовый цвет.
Осужденные шли по вытоптанному ноябрьскому снегу: кто-то в дырявых шерстяных носках, кто-то в портянках, кто-то босиком. За каждым шел конвоир, подталкивая его в спину.
Вдруг один из осужденных бросился в сторону.
— Стой, стрелять буду! — закричал конвоир, выхватил из кобуры револьвер и сделал несколько выстрелов.
Беглец упал.
Остальные продолжали идти.
Отец Константин шепотом произносил молитвы.
Их подвели к краю глубокого длинного рва.
На дне в предрассветном тумане были хорошо различимы трупы, лежавшие вповалку.
Конвоиры достали револьверы, приставили их вплотную к затылкам осужденных.
Раздались выстрелы.
Один за другим убитые падали в ров.
* * *
В ту ночь на Бутовском полигоне расстреляли 189 человек, из них десять православных священнослужителей. Пятеро ныне причислены к лику святых: епископ Никита (Делекторский), протоиерей Арсений Троицкий, игумен Варлаам (Никольский), иеромонах Гавриил (Гур), священник Константин Любомудров.
Бутовская «фабрика смерти» работала вплоть до 1950-х годов, но наибольшее число казней пришлось на период с августа 37-го по октябрь 38-го.
За это время расстреляли более двадцати тысяч человек.
Самым
