кулачке свои жалкие авуары, бродила меж полок, уставленных буржуазным изобилием, и страдала от того, что на мои скромные средства это изобилие вовсе не было рассчитано. Если купить Сашке бутылку виски, не хватит на сувенир Хрюндику, и наоборот — мало-мальский подарок Хрюндику перечеркивал возможность порадовать Сашку. И вдруг мой отчаявшийся взгляд упал на огромный красочный пакет каких-то неземных сластей, эти сласти были изображены на нем очень натуралистично и просто просились в рот. И стоили всего десять фунтов — ровно всю мою наличность. Рассудив, что эти волшебные конфеты будут есть и Хрюндик, и сластена-муж, и их очень много, целый мешок, я тут же прижала его к груди. Когда мы распаковали этот подарок небес дома и распробовали, оказалось, что, несмотря на разноцветное оформление, обещавшее разнообразные деликатесы, мешок набит одними несъедобными лакричными леденцами, которые даже от простуды можно потреблять только в состоянии глубокого наркоза. Наверняка на белом свете есть фанаты лакрицы, но, к сожалению, моя семья к ним не принадлежит. В общем-то, ладно, посмеялись и забыли; яркий мешок поставили на окно в ожидании, когда хоть один фанат лакрицы забредет к нам в гости, и он там покорно покрывался пылью, и все было хорошо, но как-то я сдуру ляпнула, что на эти деньги могла привезти бутылку виски, тогда еще бывшую не только раритетом в наших магазинах, но и предметом не по карману доктору Стеценко. Боже, что было, какие последствия имело мое неосторожное признание! Я уже давно выбросила проклятый мешок и забыла дорогу на ту помойку, а доктор Стеценко еще несколько лет охал и причитал: «Бутылка виски! Целая бутылка виски! Нет, представляете, у нее было десять фунтов, а она вместо виски купила этот мусор!..»
Баранину тоже, кстати, чуть ли не в первый и последний раз в своей жизни, я ела в Англии, просто не смогла удержаться, чтобы не попробовать «седло барашка под розмарином», про которое тогда только в книжках читала. Вкуса не помню, помню только эйфорию от того, что пробую блюдо с таким названием, и не где-нибудь, а в самом сердце старой доброй Англии, в гостинице, переделанной из охотничьей усадьбы Альберта, принца-консорта королевы Виктории. Потом нам показали розмарин, невзрачную жесткую травку с хвойным привкусом. В общем, красиво обозвать в меню можно даже пареную репу, так, что она и на вкус явится райской амброзией. Это лишний раз доказывает, что мы все — жалкие рабы маркетинга.
На вид Сашкина шурпа казалась произведением искусства: прозрачный, как слеза, бульон с жирными блестками поверху, омывающий сочнейшие куски мяса в морковных дольках, перламутровых луковых ракушках и ярких лепестках петрушки, и пахло все это соответственно. Сашка аж пританцовывал, разливая по тарелкам это великолепие, и, забывшись, налил и мне. Оказывается, он еще успел и самсы напечь с тыквой (ничего себе, это сколько же времени мы с Синцовым сидели у метро в машине!), и глядя на лепешки, сочащиеся теплым тыквенным пюре, я уже готова была пересмотреть свое отношение к баранине. Свою тарелку шурпы, правда, я тихо пододвинула Синцову, а он даже и не заметил, что съел две порции, горюя о неудавшейся засаде в секс-шопе.
— Андрюша, ну хочешь, я дело попрошу в свое производство? — ляпнула я, отчаявшись дождаться, когда на его лице вновь засияет улыбка. — Хочешь? Какое-нибудь из серии…
— Не хочу, — помотал он головой, пренебрежительно болтая ложкой в наваристой шурпе, словно в каком-нибудь жидком рассольнике из главковской столовой. — Одно дело брать — смысла нет. А всю серию… Да из тебя начальство пирожков наделает.
«Это точно», — подумала я. Новое начальство — это не добрый дедушка Мороз в лице Владимира Ивановича, нашего заслуженного прокурора, который нас с Лешкой выпестовал и, образно говоря, вскормил своей грудью. Любимый шеф вот уже год с лишним поливает грядочки во Всеволожском районе, и от того, что мудрецы из городской не продлили ему контракт, выиграли единственно овощи к столу, произрастающие на этих грядочках. Они-то выращены по всем правилам агрохимической науки, зато больше никто не выиграл, а мы с Лехой, как сироты, до сих пор плачем по тем временам, когда во главе родной районной прокуратуры стоял наш В.И. Все остальные, транзитные прокуроры, как их однажды назвал Леха, следуя проездом с окраин необъятной Родины в столицу, не задерживались в нашей прокуратуре больше чем на полгода, и это еще хорошо, а то и на квартал, как теперешний начальник, имя и отчество которого запоминать даже не хотелось — не было нужды. Каждый имел свое собственное идиотское мнение об организации работы прокуратуры в целом и следствия, в частности. А итогом этого победного марша прокурорских руководителей стали полный развал следствия и кадровый бардак.
Боже, как изменилось все вокруг с того самого дня, как я получила прокуратурское удостоверение! Сколько же лет назад случился этот день? Нет, лучше не вспоминать. Конечно, я ни о чем не жалею, и следствие — по-прежнему моя страстная и непреходящая любовь; но почему-то все чаще меня посещает грустная мысль о том, что все уже кончилось. Ладно бы, нами командовали другие начальники — они, конечно, другие, в самом нехорошем смысле этого слова, но, в конце концов, кто бы тобой ни командовал, почти всегда можно найти способ остаться нормальным человеком на своем месте. Ладно бы, законы были другие — они и так не сильно поменялись за время, прошедшее от Рождества Христова: «не убий», «не укради», еще кой-какие мелочи, вот и вся премудрость.
Нет, кончилось следствие на Руси как таковое. Мы с Горчаковым, наверное, остались последними дееспособными, пусть мы, может, выглядим таковыми всего лишь на фоне забавной следственной мелюзги. Правда, есть еще несколько пенсионеров — даже не по возрасту, а по состоянию души, воля которых просто растворилась в нелегком бытии, словно желатин в тарелке с горячей водой. Они ничего не хотят, кроме того, чтобы их оставили в покое, и заинтересовать их фабулой дела или судьбами фигурантов практически невозможно. Эти фабулы и судьбы волнуют их не больше, чем состояние лунных кратеров. Но фокус в том, что следователь без интереса к делу — это писарь, технический персонал, не единица даже штатная. А штатный ноль или минус единица, поскольку вреда от него больше, чем пользы.
Забавная же следственная мелюзга, как мотыль в банке рыболова, копошится на просторах Уголовно-процессуального кодекса, в усердных поисках — нет, не истины по уголовным делам, а источников дополнительного дохода, который можно извлечь из этих дел, причем размеры искомого сей,
