Видимо, к правде я не готова.
– Мы поссорились, мам. Глупости. Помиримся.
Я все скажу, обязательно. Но потом, когда смогу сказать это себе.
8.
Жаркий июль сменяется томным августом, и вот уже близится сентябрь, а я все еще в эмоциональном болоте, и, надо признать, это утомительно. Боль утомительна.
Сегодня у меня свободна первая половина дня и я не знаю чем себя занять, поэтому сижу в баре, краем глаза наблюдая, как Крис обслуживает клиентов. Я не разговаривала с ним вот уже больше месяца и, если бы я была способна в данный момент переживать об этом, я бы наверняка переживала. Ведь мне недостает его больше, чем я хотела бы признать, и от этого на душе еще поганее.
Едва я вошла, он поднял глаза и замер, словно почувствовав мое приближение. Потом коротко кивнул и продолжил свое занятие. Пустое, замкнутое выражение, с которым он в последнее время смотрит на меня, почти ранит. Почти.
Это просто удивительно в какой бардак превратилась моя жизнь.
Я грею пальцы о чашку с кофе и рассеянно оглядывая немногочисленных посетителей в попытке растянуть время, когда по залу прокатывается оглушительный звон стекла. Я вздрагиваю. Чашка скользит из пальцев и опрокидывается на скатерть, кофе растекается бурой кляксой. Мой взгляд устремлен в другой конец бара.
Там Лера с подносом в руках. Под ее ногами осколки стекла, а, мгновение назад, чистая, опрятная униформа вся в оранжевых брызгах апельсинового сока. Серые глаза кажутся невероятно огромными на бледном, застывшем лице. Она смотрит на пол, выпускает поднос и кладет дрожащую руку на живот. Издает тихий, жалобный стон, пронзающий меня иглами страха.
На миг воцаряется тишина. Женщина за соседним столиком охает и зажимает рот ладонью. Я поднимаюсь, не чувствуя под собой ног.
Лера стоит, держась одной рукой за живот, а второй за спинку стоящего рядом стула. Под ее ногами осколки трех стаканов, остатки апельсинового сока и кровь. Так много крови… Она сбегает красными полосами по Лериным ногам, скручивается завитками на гладком кафеле, расплывается абстрактным пятном на шортах, проступая через фартук. Колени Леры подгибаются, и она плавно оседает на пол, прямо на острые брызги стекла.
Я срываюсь с места и бегу к ней. Краем глаза вижу Криса с телефоном в руках, перепуганные лица постояльцев.
Лера такая бледная, почти прозрачная. Ее глаза закрыты, но когда я касаюсь теплого плеча она дергается и слабо стонет. На пепельно-белом лице мелко дрожат губы. Теперь и мои колени в крови и осколках, но я это едва замечаю. Лера скручивается, прижимая руки к животу, и я кладу ее голову к себе на колени. Не знаю, что еще могу сделать, вообще не понимаю что происходит. Лера вновь стонет и я глажу ее по волосам, ищу глазами управляющего, или администратора – хоть кого-нибудь!
– Я вызвал скорую, – рядом опускается Крис. Он запускает пятерню в волосы, и это единственное, что выдает его беспокойство. В остальном он собран, хладнокровен. – Пять минут. Они сказали, пять минут.
Вокруг начинают толпиться люди и он просит их отойти: шикает на подростка с телефоном, настойчиво уговаривает женщину в пестром платье отступить на несколько шагов. Я поднимаю глаза и благодарно киваю, неспособная произнести хоть слово. Девушке на моих руках надо больше света, больше воздуха и совсем не надо чтобы на нее сейчас глазели.
Слышу сирены и через минуту медики входят в сопровождении старшего менеджера – седого дядьки с неестественно прямой спиной и плотно сжатыми губами. Он отступает, пропуская бригаду, и замирает на пороге, словно боится идти дальше.
Меня оттесняют в сторону. Девушка в маске и перчатках что-то говорит, но я не понимаю. Чувствую на себе знакомые руки – Крис помогает мне подняться. Леру осторожно кладут на носилки и увозят. Я стою, оглушенная, посреди залитого ярким солнечным светом бара: из колонок льется приглушенная мелодия, в бассейне за двойными дверями кричат и плещутся дети. Десять минут назад все было совершенно нормально.
– Пойдем, – голос у Криса мягкий, осторожный, – у тебя кровь. Надо бы смыть.
Он легонько толкает меня в спину и я послушно следую за ним.
Что, черт возьми, только что произошло?
9.
Час спустя я, с облепленными пластырем коленями, сижу в приемном отделении местной больницы. Нас не пускают дальше и я не слова не понимаю по-гречески, а местный персонал не говорит на английском, так что особого смысла в нашем бдении нет, но мы все равно тут: я, Настя и Крис. Ждем.
Руководство Bella Casa дало нам выходной, в счет следующей субботы. Могли бы проявить больше сочувствия, как по мне, но в данный момент меня это волнует в последнюю очередь. В приемном пахнет хлоркой и работает всего один кондиционер, отчего находиться в помещении нестерпимо жарко. Время тянется.
Ближе к вечеру приезжает Андреас, представитель нашего агентства здесь, на острове. Но, что гораздо важнее – он грек. На нем чистая рубашка и дежурная улыбка. Быстро кивнув, он спрашивает как у нас дела и уходит поговорить с врачом. Вернувшись, говорит что Лера в порядке, но время посещения закончилось и мы можем вернуться завтра. Настя, с высоты своего волейбольного роста, заявляет, что мы не намерены ждать до завтра.
– Всего пару минут, пожалуйста… – прошу я. Мне надо избавится от Лериного образа на фоне крови: на полу, на одежде, на моих руках.
Андреас задумчиво смотрит на часы, вздыхает и вновь направляется к врачу.
– Пять минут, – говорит он, вернувшись. – И только один. Кто это будет?
Мы переглядываемся.
– Иди ты, – говорит мне Настя. – Я просто разревусь, а ей это вряд ли сейчас надо.
И я иду. По дороге врач на плохом английском пытается ввести меня в курс дела. Коридоры длинные, тихие.
Лера в одиночной палате, в углу жужжит вентилятор. Кровать огромная, Лера маленькая. Я сажусь рядом и беру ее за руку. Она смотрит на меня, белая на белом, и у меня сжимается сердце.
– Ты нас напугала, – шепчу я чужим голосом. – Не делай так больше.
Пытаюсь ободряюще улыбнуться, но не выходит. Над ухом пикает монитор, отмеряя отпущенное нам время. Лера облизывает сухие губы и я вижу следы слез на ее щеках.
– Я не уверена, что правильно поняла, но врач сказал, что ты потеряла много крови.
Она кивает. Смотрит в окно, потом на наши руки. Когда Лера поднимает на меня глаза, я теряюсь. Отраженная в них боль
