полотенце. Он смотрит на свой телефон и удивленно замирает, когда понимает, что я все еще в его постели. Ох, говорит он, проводя рукой по шее. Я думал, ты уже ушла.
Ни в коем случае.
Я рывком открываю дверь и несусь по коридору, находя там одну свою туфлю, а другую — в столовой экипажа. Не обращая внимания на завтракающих старшего помощника командира судна и главного инженера, я бросаюсь к лестнице, где через перила перекинут плед. Другие члены команды-призрака отступают в сторону, чтобы пропустить меня, кусают губы и поглядывают на часы, но я держу подбородок высоко поднятым, а мысли — на плавательной платформе.
Следующая миссия: добраться до Побережья.
Дрожа у открытой двери, я прижимаюсь носом к окну и прищуриваюсь на Тихий океан. Он ярко-голубой, и ни одно судно не покачивается на его бурных волнах.
Ну же. Я прикасаюсь к кулону на шее, как бы напоминая ему, что везучие девушки в любую секунду могут случайно наткнуться на служебный катер, отправляющийся в порт.
Но там ничего нет.
От моего вздоха стекло затуманивается. Мне нужно найти кого-нибудь и умолять его взять меня к себе. Боцман и его матросы обычно слоняются по платформе, чистят гидроциклы в гараже или моют палубу.
Поплотнее укутавшись в плед и готовясь к холоду, я выхожу наружу, чтобы посмотреть, не замечу ли я каких-нибудь признаков жизни. Скорее всего, я умру от переохлаждения, но это лучше, чем умереть от смущения.
— Ты собираешься добираться домой вплавь?
Резкий ветер доносит до моей спины окутанный в харизму его голоса вопрос. Мои плечи напрягаются. Я поворачиваюсь и вижу Рафаэля, прислонившегося к раме французских дверей, в его глазах пляшет веселье.
Боже, как он красив: в свежем костюме, свежевыбритый. Единственный признак того, что несколько часов назад он кого-то забил до смерти — это разбитые костяшки пальцев, сжимающие кухонное полотенце.
Я сглатываю ком в горле.
— Если придется.
— Мм. Далековато плыть на пустой желудок.
У него звонит телефон, он достает его из кармана и переводит взгляд на экран.
— Иди внутрь, Пенелопа, — говорит он, не поднимая глаз. — Я еще не закончил с тобой.
Я несколько секунд смотрю на его профиль, затем перевожу взгляд на океан.
Когда я неохотно возвращаюсь в тепло комнаты отдыха, Рафаэль бьет меня полотенцем по заднице, как хлыстом.
Я начинаю думать, что заснула на диване, читая Осознанные Сновидения Для Чайников, или что-то в этом роде. Может быть, я на самом деле не садилась в машину Рафаэля прошлой ночью, он не убивал Блейка, и я не сижу в комнате отдыха с его спермой, засохшей на внутренней стороне моего бедра.
Потому что, конечно же, Рафаэль Висконти, готовящий мне завтрак, не может быть настоящим.
Мой взгляд пересекает комнату и попадает на кухню, где он стоит над плитой, помешивая яйца лопаткой. Его телефон зажат между ухом и плечом, и он что-то рявкает в трубку на итальянском языке.
Резкий свет прожекторов подчеркивает все контрасты этого человека. Строгий костюм, который не сочетается с разбитыми костяшками пальцев, его бесчувственный иностранный монолог, который противоречит утонченным движениям его запястья, когда он взбалтывает содержимое своего стакана с водкой. Это зрелище вызывает напряжение, и я сижу здесь с прямой спиной и сжатыми кулаками, готовясь к тому, что он взорвется у меня перед носом.
Он резко вешает трубку и бросает на стойку телефон, который тут же начинает жужжать, но он игнорирует его, предпочитая готовить завтрак. Подойдя ко мне с полной тарелкой в руке, он снова хватает телефон и продолжает говорить по-итальянски.
Тарелка со звоном ставится на стол между моими ладонями, и Рафаэль возвращается на кухню.
Я опускаю взгляд на нее, и у меня перехватывает дыхание. Яичница-болтунья, лосось и тосты на закваске — мои любимые. Он готовит завтрак для каждой женщины, которую трахает, или только для тех, ради кого убивает мужчин?
На какое-то время я нахожу утешение в автопилоте. Вилка к омлету, вилка ко рту. Жую, глотаю, повторяю. Но когда темная тень нависает над моим тостом, я понимаю, что невозможно продолжать в том же духе, когда Рафаэль стоит так близко.
Вилка замирает в воздухе, я проглатываю еду, а затем заставляю себя поднять глаза к острой передней складке его брюк и встречаю его испепеляющий взгляд. Он не ослабевает, даже когда он упирается ладонями в стол и наклоняется, чтобы стащить кусочек омлета с моей вилки.
Боже. Сильная дрожь пробирает меня до костей и еще долго будоражит мои внутренности после того, как Рафаэль неторопливо вернулся на кухню.
Я позволяю своей вилке со звоном упасть на тарелку, мой желудок слишком переполнен беспокойством, чтобы еще что-то есть. То, что он стащил мой завтрак, вызвало у меня такое же неприятное чувство, как и его поцелуй между лопаток или рука, прижатая к моей макушке, смягчающая удар об изголовье.
Это все было так нежно, заботливо и интимно. Все мои сомнения по поводу пребывания здесь всплывают на поверхность, и внезапно мне нужен воздух, который не будет пахнуть так… словно мы в отношениях.
Я отодвигаю стул, получая косой взгляд из кухни. Я игнорирую его, отношу свою тарелку в раковину и включаю горячую воду, чтобы вымыть ее.
Рафаэль подходит сзади и заключает меня в клетку. Сгорая во всех местах, где его костюм касается моей кожи, я пытаюсь замедлить дыхание и сосредоточиться на пене в раковине.
От его итальянского языка, звучащего так близко к моему уху, меня лихорадит. Когда он делает паузу, чтобы дать слово тому, кто на линии, он просовывает свои руки через мои и забирает у меня тарелку. Я могу только ухватиться за край столешницы и наблюдать, как его большие, израненные руки проводят губкой для мытья посуды по тарелке, пока она не заблестит.
Итак, даже в свои самые непростые дни этот мужчина хозяйственный. Это нисколько не помогает снять мою тревогу.
В тот момент, когда он дает мне хоть сантиметр для передышки, я бормочу спасибо, а затем, как скаковая лошадь, бросаюсь к двери. Его рука ловит меня чуть выше часов на моем запястье, и он разворачивает меня к себе.
Бросив холодный взгляд на мои шорты, он переходит на английский.
— И куда, по-твоему, ты собралась?
Куда угодно, где нет тебя.
— Наверх.
Он хмурится, жестом просит меня подождать и исчезает на лестнице. Через несколько минут возвращается с толстовкой Стэнфорд на вешалке. Он поднимает ее рядом со мной, смотрит
