Келко Уарак-ка, к таким темам, как Советская страна, революция, Ленин…
Новые горизонты перед поэзией кечуа открыло творчество Хосе Мариа Аргедаса. Кечуанский язык стал для него родным, так сама жизнь определила слияние в его творчестве двух начал, и кечуанская традиция оказалась насыщенной современной гуманистической мыслью, поставленной на службу новым чувствам и идеям. Словно через века перекликается с плачем «Великий Инка Атауальпа» его поэма «Нашему отцу и создателю Тупаку Амару». Произведение Аргедаса — это тоже разыгрываемая в беспредельном космическом пространстве мистерия, в которой участвуют и небесные светила, и земля, и леса, и реки, и скалы… Однако если первое произведение — это уанка, скорбный плач прощания, проникнутый ощущением невозвратимости, утраты гибнущего мира, то поэма Аргедаса своим строем воссоздает не только уанку, но и жанр хайли — моление, которое в древности обращали к верховному создателю всего сущего. У Аргедаса хайли обращено не к богу, а к человеку, борцу за свободу кечуанского народа Тупаку Амару, который и выступает в роли отца — дарителя новой жизни. В то же время это не гимническое славословие, а проникнутый скорбью и гневом, яростью и надеждой зов к будущему, которое объединит в единую семью всех обездоленных перуанцев.
Важным художественным завоеванием кечуанской поэзии стало возрождение в творчестве Аргедаса угасшего было анимизированного, одухотворенного мировосприятия, связанного с народной мифологией. Но не менее важны исполненные глубокого гуманистического смысла и характерные не только для упоминавшейся поэмы, но и для других произведений Аргедаса богоборческие мотивы. Так, в «Оде самолету» престол в Верхнем мире, который всегда принадлежал верховному богу Виракоче, оказывается занятым раскрепощенным человеком, творцом своего мира, а в стихотворении «Дрожь» устрашающему воздействию мифа (палящее солнце — кондор) противопоставлена вера в будущее человека, освобождающегося от духовного гнета. Революционной энергии исполнено его стихотворение, посвященное выдающемуся современному художнику, эквадорцу, индейцу по рождению Освальдо Гуаясамину («О Гуаясамин!»); в другом стихотворении («Кубе») первая латиноамериканская страна, порвавшая с системой угнетения, предстает «сердцевиной» будущего нового мира, который возникнет на континенте.
Названные поэты не одиноки. И в Перу, и в Эквадоре, и в Боливии, и в Аргентине немало поэтов, пишущих на кечуа, которые обращаются к историческим, революционным, лирическим темам, и их число растет[4]. Главным направлением развития кечуанской поэзии становится дальнейшее расширение ее идейного, тематического, философского арсенала. Именно об этом говорит творчество таких современных перуанских поэтов, как Хуан де ла Крус Салас-и-Санчес, Вильям Уртадо де Мендоса, Лили Флорес. В их произведениях кечуанский язык становится гибким инструментом современной по духу и чувству поэзии.
В 1975 году произошло очень важное для судеб кечуанской литературы событие. В Перу в обстановке подъема национально-освободительного движения и проходившей в стране аграрной реформы, которая наделила крестьянские общины землей, был принят закон о признании кечуа наряду с испанским государственным языком страны. По сути дела, этот акт стал признанием великой жизнеспособности кечуанской культуры.
В. Земсков
ПОЭЗИЯ НАУА
[5]
КЕЦАЛЬКОАТЛЬ И ТОЛЬТЕКИ[6] Фрагмент
Перевод Ю. Петрова
Народ Кецалькоатля,[7] тольтеки,[8] был многоопытным средь народов. Все им давалось легко и просто: камень бесценный они гранили, золото плавили и отливали, дивные делали украшенья из птичьих перьев они. Эту сноровку в трудах каждодневных, многообразье искусств и ремесел, все их уменье, всю их мудрость им Кецалькоатль дал… Были тольтеки очень богаты, было еды у тольтеков вдоволь: тыквы — так говорит преданье — были толстыми и большими; толстыми и большими были, как жернова, початки маиса; а амаранта[9] пышные стебли были подобны высоким пальмам — таким, что впору на них взбираться, впору влезать на них. Хлопок красивый тольтеки растили разных цветов и разных оттенков: красный, желтый, зеленый хлопок, розовый, голубой и синий, светло-зеленый и темно-зеленый, рыжий, оранжевый и лиловый; сам по себе он так был окрашен, ярким таким вырастал он в поле, никто не красил его. Птиц разводили прекрасных тольтеки, птиц с опереньем дивной расцветки: желтых с грудью пламенно-красной, цвета зеленого, как изумруды, и голубых, бирюзового цвета. Разные птицы были в избытке, пели чудесно, необычайно, как те, что поют в горах… Были тольтеки очень богаты, счастливы были они безмерно, грусти и нищеты не знали, были полны добра их жилища, им голод неведом был…
