Я продолжала жить, как в санатории, начала посещать больничный спортзал. Некоторые книги казались мне знакомыми, но и только. Никаких вспышек и озарений, никаких нахлынувших на меня воспоминаний не случилось. Да я и не ждала особенно…
Моя закадычная подружка баба Галя рассказывала мне историю своей бурной молодости и похождений. Не знаю, насколько это были ее реальные воспоминания, а что из всего этого было выдумкой. Она иногда спохватывалась, что я нагоняю, по ее словам, таинственности и ничего про себя не рассказываю. Я мирно напоминала ей, что мне нечего рассказывать, и она сочувственно кивала головой. И через некоторое время снова приставала ко мне с расспросами.
Однажды я отчетливо осознала, что не знаю, как выгляжу. Зеркала в больнице не водились, даже в душевой. Нам не выдавали расчесок, и я после мытья долго перебирала отросшие спутанные пряди, заплетала мелкие косички где попало, чтобы волосы не лезли в глаза.
Персонал больницы после визита Доктора держался со мной вежливо и даже как будто уважительно, словно я была на привилегированном положении. Как оно обстояло на самом деле, мне не у кого было спросить. Но я трезво рассудила, что могу использовать свое положение себе во благо, и однажды выпросила у дежурной медсестры Наташи зеркальце. Она, воровато оглядевшись по сторонам, не видит ли нас кто, вытащила из кармана своей приталенной форменной курточки маленькое зеркальце и сочувственно смотрела, как я себя в нем пытаюсь разглядеть.
— Да ты не переживай, Жень, хорошо ты выглядишь. У тебя на лице даже не осталось никаких следов от ожогов. Хочешь, я тебе нормальные косички заплету?
Я благодарно ей кивнула, и она за какие-то десять минут, все так же воровато оглядываясь, как будто мы занимались чем-то неприличным, привела в порядок мою голову. Вновь глянув на себя в зеркало, я со странным чувством увидела там совершенно незнакомую мне молодую женщину с двумя косичками «колоском», умело заплетенными ловкими Наташиными пальцами. У этой незнакомой мне женщины были чуть раскосые темные серо-зеленые глаза, черные брови с красивым изгибом, правда, одна выше другой. Взгляд был серьезный и настороженный, как у кошки. Узкое заостренное лицо, маленький рот придавали мне еще большее сходство с этим зверьком. Я одобрительно покивала своему отражению, вежливо улыбнулась Наташе и вернула зеркальце.
Константин появился, как у нас повелось, внезапно, когда я и думать о нем забыла. Я увидела его мельком издалека в коридоре больницы. Не заметив меня, он своей энергичной походкой направился сразу в кабинет главного, распахивая туда дверь, как к себе домой. Я притаилась неподалеку и стала ждать, что будет дальше, потому что ежу понятно, что снова он здесь объявился не просто так, и весь вид его говорил о том, что что-то случилось. Будучи, наверное, от природы пессимистом, я как-то сразу предположила, что это что-то не особенно хорошее.
Он пробыл в кабинете главного недолго, вышел и так же стремительно, как и появился, покинул поле зрения.
Потом у меня в палате появилась старшая медсестра, принесла мне одежду (новенькую, аж прямо с этикетками), бумаги в папке шлепнула мне на кровать и велела собираться. Я оторвала зубами бирки с ценниками и переоделась в легкие эластичные джинсы, тонкую кожаную куртку, удобные кожаные полуботинки.
Прижимая к животу стопочку бумаг, в которые я успела заглянуть одним глазком (карта, выписка, мои рисунки, какие-то заключения и заметки доктора Бринцевича), я прошла за старшей по коридору. В фойе, сунув руки в карманы, молча и безучастно стоял Константин, в чьем присутствии и участии в этом балагане я с самого начала ни секунды не сомневалась. Ему пришлось подождать, пока я по очереди попрощаюсь с теми, кто пришел меня проводить, включая самого доктора Бринцевича, пока баба Галя с навернувшимися на глаза слезами висела у меня на шее. Я помахала на прощание Наташе, которая как раз в этот день заступила на очередное дежурство. Потом он подошел ко мне, забрал мои бумаги, бегло их осмотрел, задержавшись взглядом на моих рисунках, взял меня за руку и увел из больницы.
Мы снова сидели в кафешке на набережной и пили пиво. От гамбургера я отказалась, мороженого он мне в этот раз даже не предложил. Было зябко, пасмурно, в конце лета быстро смеркалось, и сидеть возле реки было довольно прохладно. Я вспоминала, как мы пришли сюда первый раз, в конце весны, как солнечные блики слепили глаза, кричали маленькие чайки, которых подкармливали с парапета прогуливающиеся парочки, как разъезжали по набережной подростки на велосипедах, роликах и скейтах.
В клинике доктор Бринцевич как-то просил меня описать или нарисовать место, где я была счастлива, или которое мне нравилось. Я смогла вспомнить всего несколько мест: приемный покой, в котором я очнулась, обгоревшее здание (уже после пожара) и вот это кафе. И я описала ему одетую в гранит речку с ее неспешными прогулочными катерами, чайками и кафешкой под зонтиками.
Костя молча пил свое пиво, читал записи из больничной папки и время от времени бросал на меня мрачные взгляды из-под нахмуренных бровей. Снова долго рассматривал рисунок набережной, на которой мы сейчас находились. Я вытянула шею и тоже стала его рассматривать, сравнивая с оригинальным пейзажем. А что, довольно похоже получилось, узнаваемо. Я зябко поежилась, закуталась в куртку и нахохлилась на своем стуле, прихлебывала холодное пиво маленькими глоточками, грея во рту, держа банку заледеневшими пальцами.
— Зачем ты забрал меня из клиники? — наконец спросила я. — Куда мне идти?
Он, похоже, ждал этого вопроса, но отвечать пока не торопился. Может быть, и сам не был ни в чем уверен. Я не сводила с него вопросительного взгляда, и ему пришлось нехотя процедить:
— Сам не знаю.
Это было неожиданно. До этого он производил впечатление решительного человека, точно знающего, чего он хочет и что для этого ему необходимо сделать.
— А обязательно было забирать меня из клиники?
— Да.
Он поставил банку на столик, откинулся на спинку пластикового стула и вытянул свои длинные ноги, облокотившись и подперев кулаком щеку в мрачной задумчивости. Я продолжала сверлить его взглядом, и он наконец отнял кулак от лица и пояснил:
— Меня пытались убить. И тебя попытаются.
— А тебя-то за что убивать? И кому это надо? Почему нас обоих? Мы как-то связаны?
Он снова подпер щеку кулаком и задумчиво смотрел теперь на меня из-под заломленной брови. Потом вздохнул, потянулся за своей банкой пива, отхлебнул и, глядя на реку, признался:
— Я совершил несколько ошибок.
— Оставил меня в живых?
Он снова колюче глянул на меня, но кивнул.
— Да, это одна из них. Не самая первая…
— А еще?
Он усмехнулся и залпом допил свое пиво.
— Сапер ошибается дважды, — сообщил он мне.
И что это значит? Я пожала плечами. Он махнул на меня рукой и поднялся со своего стула.
— Пойдем, а то холодно уже.
