Надо мной возникло лицо Костика, который заглядывал мне в глаза. Потом провел рукой перед моим лицом.
— Она нас слышит?
— Конечно, слышит.
— А видит? — он снова провел рукой перед моими глазами.
— Думаю, да. Удивительно сильная воля. Ну, была когда-то, во всяком случае. Посмотрим, что удалось сделать с ней этим варварам.
— Но вы сможете погрузить ее в транс?
— Думаю, да. Но гарантии дать не могу. Я же не знаю, насколько далеко зашли эти…
— Да-да, я понял. Приступайте.
Он отошел куда-то вглубь комнаты, и я увидела над собой руки доктора, обнаженные по локоть. Он положил обе ладони мне на виски и провел большими пальцами по моим едва отросшим после пожара бровям. Мои глаза закрылись сами собой, я погрузилась в темноту собственных мыслей, изо всех сил стараясь удержать в голове хоть какие-то обрывки образов, впечатлений, ощущений или воспоминаний.
Под моими закрытыми веками плавали цветные пятна, которые не складывались ни в рисунки, ни в мысли. Я даже не смогла бы точно назвать цвета, которые просто переливались один в другой. Постепенно пятна тоже угасли и наступила полная темнота, которая длилась целую вечность.
Потом из мрака возникло яркое пятно и стало двигаться ко мне. Когда оно приблизилось настолько, что стало казаться похожим на огненный шар, я почувствовала тепло, а когда огонь заполнил все пространство в моей голове, я уже чувствовала всем телом нестерпимый жар и пыталась от него уйти, уползти, хотела крикнуть, но не смогла набрать воздух в обожженные легкие. Потом я почувствовала, как чьи-то сильные руки прижимают меня за плечи к кушетке, из темноты и ярких пятен возникло напряженное лицо Константина, и я почему-то успокоилась и постепенно расслабилась. Железная хватка на моих плечах тоже ослабла, и я с трудом подняла руку и коснулась костяшками пальцев его щеки, создавая себе ощущение дежа-вю.
В этот момент я снова начала слышать шепот доктора:
— Вы видите? Поразительная сопротивляемость. А я ведь запретил ей двигаться. Она не должна…
Я открыла глаза и увидела реального Константина, который продолжал удерживать меня на кушетке, и свою руку возле его лица. Он осторожно взял мое запястье и вернул руку обратно на кушетку.
Доктор опять положил мне свою руку на лоб, и я снова закрыла глаза, теперь уже сама.
— Женя, сейчас мы постараемся мягко выйти из транса, вы успокоитесь и просто полежите на кушетке. Вам не о чем беспокоиться, вы большая молодчинка. Сейчас вы откроете глаза
Я почувствовала, как ощущение огня на моей коже становится все менее реальным, как будто боль стихала. До меня начало доходить, что никакой боли не было, и этот огненный шар — это не реальность, а скорее дурной сон, полустершееся воспоминание. Реальным было ощущение живой теплой кожи, которое еще хранили мои пальцы. И я, еще не совсем придя в себя, хлестнула наотмашь по лицу, к которому только что прикасалась, то ли во сне, то ли наяву.
Костик дернулся, и я поняла, что это уже точно не сон. Доктор продолжал нести успокоительную чушь:
— Это всего лишь реакция на транс, я же вас предупреждал, что она может быть непредсказуемой.
Я молча смотрела, как гримаса еле сдерживаемой ярости на лице мужчины сменяется растерянно-угрюмым выражением.
Доктор вместо того, чтобы скрутить и утихомирить буйную пациентку дурдома, мягко взял за плечи Константина, у которого немедленно начала гореть щека, и слегка отстранил от меня. Костик ожег его своим взглядом василиска, и доктор, смутившись, отдернул руки.
Загородив меня своей спиной, доктор продолжал оттеснять его к выходу:
— Давайте мы поговорим с вами чуть позже. Мне еще надо провести кое-какие тесты, проверить рефлексы, прощупать ее эмоционально-волевую сферу…
— Нет, — неожиданно для самой себя сказала я. Мужчины удивленно обернулись ко мне. — Пусть он останется. Но только при условии: все, что вы собираетесь ему сказать, вы скажете при мне!
Они переглянулись, и Костя, к моему изумлению, кивнул. Доктор пожал плечами и поправил очки.
Когда мы закончили меня «прощупывать» и тестировать, доктор обращался исключительно к Константину, хотя меня из комнаты все же не прогнал, и теперь я устроилась в глубоком мягком кресле споджатыми ногами, обхватив руками колени и положив на них подбородок.
Они говорили обо мне, но я слушала отстраненно, воспринимая все услышанное как относящееся к кому-то другому. Как будто при мне обсуждали кого-то постороннего.
— Вы же знаете, Костя, я изначально был против ее использования. Она же совершенно не подходит под эту вашу «программу». Ну и в итоге что? В итоге сломали девочку, как я и предсказывал. Причем заметьте, им пришлось почти полностью «стереть» ее личность, удалить все воспоминания. Но при этом они так и не смогли сломать до конца ее волю. Как она выжила? Я уверен, что в этом больше ее заслуги, чем вашей, — доктор усмехнулся, а Константин, который до этого слушал, не перебивая и уставившись мрачно в одну точку, так на него зыркнул и повел своей злодейской бровью, что доктор осекся и покосился на меня.
— Док, не тяните резину. Что вы скажете? Это поправимо? Она восстановится? Я имею в виду не только ее воспоминания.
— Да, воспоминания до «ключа» вряд ли уже восстановятся. Я копнул глубоко, но там пустота, вы сами слышали. В целом она не пострадала, я имею в виду психику и интеллект. Но вот ее эмоционально-волевая сфера серьезно затронута. Я вот наблюдаю заметный регресс чувств, алекситимию непонятной этимологии, пока неясно, обратимую или нет…
— Но вы же говорили…
— Да, да, волю они так и не сломали до конца. А вот эмоции… — он немного потеребил свой подбородок, подбирая слова. Потом поправил очки, вскинул глаза на Константина и заключил: она не испытывает практически никаких чувств и эмоций: ни положительных, ни отрицательных. Никаких.
— В смысле? — опешил Костик. — Она теперь как робот, что ли?
Он покосился на меня, ожидая от меня, наверное, каких-то монструозных действий.
— Нет, что вы. Она обычный человек, как вы или я. У нее сохранены все речедвигательные навыки, она испытывает обычные человеческие потребности. Просто она не радуется и не огорчается. Ей все равно. Но интеллект не пострадал, и это главное. С этим можно жить. Она привыкнет.
Он задумчиво посмотрел на меня, поправил очки и пожал плечами.
Вот так. Что ж, я привыкну.
Константин ушел, не попрощавшись. Доктора выпроваживал Бринцевич, суетясь, лебезя и приглашая почаще навещать его заведение. В робком перешушукивании персонала больницы, которое было слышно еще несколько дней после его визита, мой слух уловил фамилию, произносимую почти что с трепетом и частенько в сочетании с моим именем: Левин.
Я вернулась к своей размеренной дурдомовской жизни, не особо интересуясь, кому и за какие заслуги я обязана своим весьма недешевым здесь содержанием. Меня перестали вызывать к главврачу на «собеседования», не давали мне никаких лекарств и вообще, похоже, забыли о моем существовании.
