высоты двенадцать футов; впечатление было такое, будто упали на дно огромного котла, алхимического сосуда, в который сверху заливается пламя. Со склона катились зажигательные снаряды, ружья и пушки плевали огнем, он вспыхивал на живых и убитых во рву и подсвечивал низкие облака, плывущие на юг, к Бадахосу. Уцелеть можно было единственным способом – выкарабкавшись из котла наружу. Шарп и Харпер догнали движущихся солдат, но тут вновь заговорили пушки, и огненная картечь отбросила британцев назад.
Шарп засек время между выстрелами: французским канонирам требовалось на перезарядку около минуты. Он мысленно считал секунды, покуда они с Харпером проталкивались через толпу ирландцев к левой стороне бреши, к самому краю осыпи. Затем стрелков увлек поток людей, и Шарпу на мгновение показалось, что их вынесет на склон. Пушки снова выстрелили, передовые отхлынули, что-то мокрое ударило Шарпа по лицу. Теперь есть минута.
– Патрик!
Они спрыгнули в траншею возле бреши, ту самую, что защищала пушку. В ней было уже полно солдат, укрывшихся от картечи. Сейчас над их головой французы банят канал ствола и торопливо забивают в него огромные саржевые мешки с порохом, пока другие стоят наготове с черными мешками картечи. Шарп старался не думать о канонирах. Он взглянул на стену траншеи: высокая, выше человеческого роста. Затем уперся в нее спиной, сцепил ладони и кивнул сержанту. Харпер наступил тяжелым башмаком на руки Шарпа, взвел затвор и тоже кивнул. Шарп поднатужился, Харпер выпрямился – он весил не меньше бычка. Шарп скривился от натуги, и двое коннахтских рейнджеров, угадав его замысел, подскочили и взяли сержанта за ноги. Тяжесть исчезла. Харпер ухватился рукой за кромку стены, не обращая внимания на пули, которые плющились рядом с ним, перебросил ружье наверх и выстрелил навскидку.
Отдача швырнула сержанта назад, на противоположную стену траншеи, но он тут же вскочил и заорал по-гэльски: приказывал соотечественникам лезть на стену, пока орудийная прислуга не очухалась после сокрушительного залпа. Однако по отвесной стене нельзя было вскарабкаться, и Шарп помнил про уцелевших канониров, которые сейчас заряжали большую пушку.
– Патрик! Подбрось меня!
Харпер набрал в грудь воздуха, схватил командира, как мешок с овсом, и толкнул вверх. Ощущение было такое, словно Шарпа подбросило взрывом. Штуцер соскользнул с плеча, но стрелок успел подхватить его за ствол, увидел край стены и лихорадочно выбросил левую руку. Кое-как зацепился, уперся ногой в стену; французы стреляли из ружей, но Шарпу было не до них: прямо на него бежал человек с занесенным над головой прибойником. Шарп ударил первым, и вышло удачно: окованный медью приклад угодил французу по темени. Шарп перевалился через край стены, вскочил, выхватил палаш, и началась потеха.
Семь пуль, рикошетом отскочивших от каменных стен, нанесли орудийной прислуге серьезный урон. Под массивным чугунным лафетом крепостной пушки валялись тела, но несколько человек уцелели, и они бежали к Шарпу. Он взмахнул длинным клинком, отгоняя противника, рубанул – палаш задрожал, рассекая череп. Шарп устрашающе заорал, поскользнулся на свежей крови, вырвал клинок и замахнулся снова. Французы отпрянули. Их было шестеро на одного, но артиллеристы больше привыкли убивать на расстоянии, чем рубиться лицом к лицу.
Шарп обернулся и увидел руку, цеплявшуюся за край уступа. Он ухватился за запястье и втащил в орудийную нишу коннахтца. У того горели глаза.
– Помоги влезть другим! – приказал ему Шарп. – Спусти ружейный ремень!
Пуля просвистела над головой, ударилась в пушку. Капитан круто развернулся и увидел знакомые синие мундиры – французские пехотинцы бежали защитить орудие. Шарп ринулся на них в остервенелости боя, и в голове пронеслась дурацкая мысль: видел бы его сейчас худосочный ублюдок из Уайтхолла!
Может, Уайтхоллу и следовало знать, что делают его солдаты, но мысль была несвоевременная – пехотинцы уже вбегали в узкое пространство рядом с пушкой. Шарп замер, сообразив, что врагов слишком много.
Они приблизились и направили штыки. Палаш не доставал! Шарп махал им, отбивая штыки, но еще один высунулся сбоку, зацепил шинель. Шарп левой рукой схватился за ствол, дернул – француз наклонился вперед, и англичанин ударил его по голове тяжелой медной рукоятью.
Французы напирали. Шарп заметил направленный в лицо штык, увернулся так резко, что ударился о пушку. Без толку размахивая палашом, не удержал равновесия и увидел наставленные сверху штыки.
Кричали на языке, которым Шарп не владел, но голос принадлежал Харперу: ирландский великан орудовал семистволкой, как дубиной. Он перешагнул через капитана, хохоча французам в лицо, размахнулся и ринулся вперед, как его предки на дивных, покрытых утренней росой полях сражений. Сержант пел воинственную песню своего народа; с ним были коннахтцы, и ни одно войско в мире не устояло бы перед их натиском.
Шарп нырнул под пушку и увидел еще врагов – перепуганных. Он рубил, колол, фехтовал, выкрикивал оскорбления. Французы отступали к каменной лестнице позади пушки, а озверевшие солдаты в красных и зеленых мундирах напирали, переступая через убитых, прорубая себе путь. Шарп вонзил клинок в чьи-то ребра, выдернул и увидел, что сражающихся врагов больше нет, только несколько французов у лестницы кричат, что сдаются в плен. Бесполезно! Коннахтцы потеряли в проломе друзей, старых друзей; они деловито прикончили французов штыками. В нише было не продохнуть от запаха свежей крови.
– Вперед!
На стене оставались враги, оттуда могли стрелять. Шарп взлетел по лестнице, узкое лезвие палаша облилось светом горящих наверху огней. И вдруг ночной воздух стал прохладен и свеж – Шарп был на стене. Пехота бежала с укреплений, устрашенная побоищем возле пушки. Шарп стоял на вершине лестницы и смотрел французам вслед.
Подошел Харпер с несколькими красномундирниками из 88-го; из их разгоряченных глоток валил пар.
Ирландец рассмеялся:
– Им хватило!
И впрямь, французы отступали. Только один человек, офицер, пытался остановить бегство. Он кричал, размахивал шпагой, потом, видя, что его не слушают, бросился на британцев – стройный, со светлыми усиками и правильным носом. Шарп видел, что ему страшно. Француз не хотел атаковать в одиночку, но этого требовала гордость, и он надеялся, что солдаты последуют его примеру. Однако те не сдвинулись с места, закричали ему, чтобы не валял дурака, а он все шел вперед, глядя на Шарпа и выставляя шпажонку. Он что-то сказал Шарпу, тот покачал головой, но француз наступал. Шарпу пришлось отскочить и неловко парировать выпад. На холодном ветру ярость испарилась, бой закончился; стрелка раздражала настойчивость француза.
– Уходи! – Он пытался вспомнить, как это по-французски, но не сумел. – Vamos![3]
Ирландец рассмеялся:
– Перебросьте его через колено, капитан!
Француз был до смешного юн, почти мальчишка, но смелый. Он опять
