директора собрались Левит, Алешин и комсорг школы Константин Цыганов. Директор, покачивая седой головой, огорченно говорил:
— До вчерашнего дня мне представлялось, что наши мальчишки давным-давно переболели авиационной лихорадкой. И вдруг — на тебе! — новый рецидив.
— Авиация — красивая «болезнь», — заметил комсорг.
— Вот и надо лечить их от этой болезни, — убежденно сказал Алешин. — Наша с вами задача, Константин Иванович, не допустить распыления выпускников и полностью передать их не куда-нибудь, а в соответствующие училища.
— В артиллерийские, — уточнил директор и оглядел своих помощников. — Что будем предпринимать?
— Вопрос серьезный, не спорю, — снова подал голос Цыганов. — Но и ребят осуждать нельзя. Тяга в авиацию закономерна. Тем более… — Он открыл папку. — Тем более что широко известен такой документ. Цитирую: «Слушайте, товарищи комсомольцы! Шефство над Военно-Воздушным Флотом рабоче-крестьянской страны налагает на нас громадные обязанности… «Комсомолец — на самолет!» — вот наш боевой лозунг».
— Что это за документ? — еще больше мрачнея, спросил директор.
— Обращение Девятого съезда комсомола, на котором, кстати, присутствовал Ворошилов. Он-то и подал мысль комсомолу взять шефство над военной авиацией.
Наступила минутная пауза. Ее нарушил Алешин:
— Речь идет сейчас о нашей школе и о конкретном случае, и я поддерживаю директора: мы должны стать на бескомпромиссный путь — паши выпускники обязаны поступать не куда им вздумается, а только в артучилища!
Цыганов возразил:
— Ребята не виноваты в том, что военизированные спецшколы, в которые они охотно пошли, специализировались только на артиллерии. В недалеком будущем станет легче: создается, как вы знаете, сеть спецшкол с иным…
Политрук Алешин с непривычным для него раздражением прервал комсорга:
— Но речь, повторяю, сейчас идет о наших десятиклассниках, из числа которых уже несколько заявили мне, что подадут заявления только в авиационные училища, а я, к вашему сведению, Константин Иванович, каждому «летуну» ответил: «Сделаю все возможное, чтобы помешать».
— А это чистой воды перегиб, — захлопнул папку комсорг, и его обычно веселое лицо, с ямочкой на подбородке, посуровело.
Директор постучал карандашом по настольному стеклу и с невольной чапаевской интонацией спросил:
— А что думает военрук?
— Прежде всего не надо горячиться. Это — во-первых, — сказал Левит. — А во-вторых, давайте рассмотрим создавшуюся ситуацию аналитически: так ли она чревата опасностью, как представляется? Нет слов, было бы идеально, если б, скажем, тот же Тимур Фрунзе отказался от своего решения. Тогда проще простого отказать всякому, кого ^посетит крылатая муза. Но дело, видимо, тут сложнее. И комсорг в какой-то степени прав — стоять на пути призвания по меньшей мере неблагоразумно.
— А я…
— А я, — поспешил по-своему развить мысль политрука Левит, — упрек за возможный отсев нескольких учащихся готов принять на свой счет. Выходит, не сумел глубоко вдохнуть в их души яростный артиллерийский огонек. Урок на будущее.
— Вам не в чем себя упрекнуть, товарищ капитан, — сказал Цыганов, — Орлы рождаются, чтобы сражаться в воздухе, львы — на земле.
— Хм… — едко усмехнулся Алешин. — Это что — призвание от рождения?
— Сказано и парировано метко, — оценивающе прижмурил черные глаза Левит. — Однако, с другой стороны, я не могу не разделить озабоченности директора.
— Вот-вот! — воскликнул Алешин. — Именно озабоченность — то чувство, которое не может позволить нам равнодушно воспринимать подобные факты.
— Как поступим? — снова обвел медленным взглядом всех директор.
— По-моему, есть верный и действенный профилактический ход, — сказал Алешин. — Предлагаю: просить Климента Ефремовича принять нас.
— С какой стати? — изумленно вздернул брови директор.
— Да-да, принять и выслушать нашу тревогу о летном брожении в юных артиллерийских головах. Если Ворошилов повлияет на Тимура, то, считайте, вопрос решен.
— Повлиять на Тимура? — переспросил Цыганов. — А известно ли вам, товарищ политрук, что Тимур о своем решении поставил в известность своего опекуна и не получил отказа?
— Но и согласия не получил, — не сдавался Алешин. — Только к нему надо ехать. Надеюсь, вы меня правильно понимаете: речь идет не столько о его воспитаннике, сколько о заразительном примере.
Левит не выразил явного желания ехать к Ворошилову, но ему не хотелось и гасить инициативу политрука: печется ведь о стопроцентном выпуске артиллерийской смены! А может, и в самом деле что получится.
На том и порешили. Созвонились с приемной наркома обороны, объяснили суть дела. А вскоре адъютант маршала сообщил: Климент Ефремович ждет, машина выслана.
2
«Повторение — мать ученья, однако ж на сегодня достаточно», — решил Тимур, захлопывая тетрадь и складывая учебники стопкой. Готовясь к экзаменам, он несколько раз ловил себя на мысли, что отвлекается. Навязчиво лезла в голову беспокойная весть: комсорг обмолвился вскользь, что школьное начальство решило воспрепятствовать не только его, Тимура, намерению, но и намерениям всех спецов, кто замыслил сейчас и кто попытается в дальнейшем переметнуться в авиацию. Потом узнал: директор, капитан и политрук поехали к Ворошилову. «Сегодня же и мне надо поговорить с Климентом Ефремовичем», — подумал он решительно.
Словно набирая разбег, прошелся взад-вперед по своей комнате, но тут же остановился у кровати и встретился с улыбчивым взглядом отца. Тимур любил эту фотографию и зачастую разговаривал с ней. Вот и сейчас вымолвил тихо:
— Так-то, папа… Понимаешь, предстоит нелегкая беседа с Климентом Ефремовичем… Но ты ж на моей стороне будешь, верно?
Отец смотрел на него в упор с явным изумлением; почему-то прежде этого изумления Тимур не замечал, а теперь оно светилось во всем — и в выражении распахнутых глаз, и в едва — заметных волнистых морщинках высокого лба, и в легкой усмешке прикрытых густыми усами губ. Так и слышался отцовский голос, которого он совсем не помнил: «Тимур… сын… Неужели ты у меня такой большой и бравый?!»
В длинном коридоре тихо. В простенках молчаливыми шеренгами привычно стояли книжные стеллажи. Из-за 34 плотно притворенных дверей не доносились голоса — никто еще не вернулся домой. И только в глубине промелькнула фигурка хлопотливой Лидии Ивановны — родственницы Ворошиловых.
Оставив дверь приоткрытой, вернулся к столу. Стопку учебников расставил на этажерке, провел пальцем по корешкам других книг, вытянул увесистый том. На титуле тиснуто: «Артиллерия» — и рисунок летящего снаряда. Но самое примечательное на этом листе — дарственная надпись: «Будущему, обязательно отличному, артиллеристу Тимуру от К. Ворошилова. 8/III 1938 г. Москва».
Прочитал и даже прислушался: в памяти явственно прозвучал задушевный голос Климента Ефремовича:
— Весьма полезная книга. Учись, Тимурок, и не забывай: хочу видеть тебя умелым артиллеристом…
Полистал книгу, и глаза выхватили подчеркнутую карандашом фразу: «Из всех наземных родов войск артиллерия обладает наибольшей силой и мощью огня». Давно усвоенная заповедь. Именно об этом частенько напоминают им военные наставники. Но, как ни старался он представить себя в роли командира-артиллериста, ничего не
