С последним словом Парамон остановился под тенью гигантского орешника, ветви которого, простираясь во все стороны, образовывали как бы зеленый шелестящий шатер. Это дерево называли Деревом совещания, так как обитатели Зеленого Рая при всяком недоразумении собирались сюда и решали все свои дела большинством голосов «по совести». Все свое внимание при этом они сосредоточивали на своем внутреннем голосе и потому, прежде чем дать мнение свое, долго стояли в задумчивости, с опущенными вниз головами. Так как испорченных людей там не было, а благодаря свободе и равенству чувства зависти и зложелательства если и шевелились в некоторых сердцах, то с течением времени, во всяком случае, подавлялись вследствие отсутствия благоприятных условий для развития этих сатанинских пороков, то соревнование между ними происходило преимущественно на почве чистоты совести, труда, взаимопомощи, обмена своими мнениями. Получалось в высшей степени отрадное и почти нигде не наблюдаемое явление: развивались и утончались различные добродетели, и постепенно регрессировали обратные человеческие качества, делающие жизнь для многих в культурных центрах невыносимо тяжелой, — различные пороки. Одновременно с развитием альтруистических начал их умственные силы постоянно развивались, и различные мысли бродили в их головах, как молодое вино в сосудах. Самостоятельность труда, отсутствие зависимости и всякого подавляющего авторитета и что, может быть, самое важное, необходимость вырабатывать свои собственные выводы, и отсутствие, так сказать, умственных цепей в виде раз навсегда усвоенных традиций и лжеистин, которыми во всех странах опутывают людей с колыбели до гроба, — все это породило чудесный результат: они казались более развитыми, нежели люди, проведшие много лет в школах и получившие аттестат зрелости. Кстати сказать, аттестат этот им дают как раз в то время, когда в них вполне созревают и всевозможные пороки, обладать которыми для борьбы со своими конкурентами, на какой угодно арене деятельности в городах, — грустная необходимость. Не существовало еще министра, который был бы лишен способности лукавить, обманывать и лицемерить, как не существовало еще истинного святого, для которого современники не сплетали бы терновый венец с самыми острыми иглами.
Парамон пристально смотрел на своих братьев, устремляя свои глаза то на одного из них, то на другого, и движение, которое при этом совершало его искривленное тело, напоминало поднявшуюся на хвосте и поворачивающуюся в разные стороны змею. Лицо его при этом все более бледнело и тонкие губы как бы проваливались куда-то.
Два его брата долго молчали, в задумчивости опустив свои головы и исподлобья посматривая на Парамона. Наконец старший, Петр, подняв свою голову, проговорил с густым румянцем, разлившимся в лице:
— Дорогой Парамон, неоднократно уже ты говоришь нам подобное. Знаю я, что совесть в тебе говорит так, а как ты в то же время самый умный между нами, то затрудняюсь, что и ответить. Одно только знаю я твердо: жили мы всегда в Зеленом Раю подлинно, как в царстве небесном. Хорошо, легко, свободно, в мире и радости, и вот почему, собственно, трудно теперь, да и язык не повернется сказать всем нашим, когда соберутся под это дерево: довольно вам летать, как соколы по деревьям, и никого не знать, кроме совести: мы, старики, управлять вами теперь будем, а вы повинуйтесь, как начальникам вашим, значит. Вот, Парамон, милый, как я понимаю все беседы твои с нами.
Тонкие губы Парамона дрогнули в пробежавшей по ним злобно-лукавой улыбке, и в глазах замелькали искорки. Понимая, что необходимо затронуть слабые струны в сердце своих братьев, чтобы заставить их выполнить его желание, он поднял свою руку над головой и, как бы взывая к Богу, торжественно проговорил:
— Царь Небесный, да раскрой слух Свой для моих вот этих слов, в добавление к словам моего брата Петра: для счастья правнуков наших и чтобы Ты не рассеял их, как козлов бодливых, мы, три старика, не только начальствовать должны в Зеленом Раю, но быть как бы царями…
Он пристально посмотрел на лицо Петра и увидел, что не ошибся: яркая кровь прильнула к лицу его, обнаруживая проснувшееся в нем чувство власти, но, стыдясь этого чувства, он опустил голову. Что же до другого брата, то с ним сразу произошла удивительная перемена: он вздрогнул, и его красивое, с посеребрившейся длинной бородой лицо сделалось светлым, точно в отражении блеснувшей молнии: это сверкнули его черные, большие глаза, в то время как его дугообразные черные брови вздернулись кверху в выражении приятного удивления.
«Ого, — прошло в это время в голове Парамона, — ты, я вижу, совсем царь, только вот голов люди не хотят сшибать: ты и топором рубнуть по шее не задумался бы».
Думая так, Парамон пристально смотрел на Василия, так что последний в чувстве смущения переступил с ноги на ногу и, сделав резкое движение всем телом, проговорил:
— Какие мы цари?.. Уж куда там… да и народу-то всего две сотни… горсточка такая, что если назовемся управителями-то, и то ладно. Не в этом-то дело, как называться будем, а в том единственно, что, дальновидно прозревая разлад великий и всякое горе в нашем Зеленом Раю, даешь хороший совет, мой милый Парамон. Согласен с тобой совершенно. Журавли вот пролетают под небом и то вожак впереди, в пчелином раю — царица — пчелка, у всякого народа тем более — начальники и власти, и только мы в Зеленом Раю живем, словно лошади степные. По зрелому рассуждению вот вам мое последнее слово: будем как бы начальники в нашей деревне и приказы станем рассылать, а чтобы в повиновении находились наши сыновья, племянники и иные семьи, придумаем особенные средства для этого…
Парамон тонко улыбнулся и, скрывая радость свою, обратился к старшему брату:
— Ты молчишь, милый брат…
— Собственно, потому, что хорошо жили…
— По совести будешь властвовать, и на душе будет светло, сундуки наполнятся серебром и золотом. Теперь работают люди над землей кое-как, и то она так и прыскает всякими дарами, словно молоко с женской груди, а как поставишь их в упряжку, чтобы работали для правнуков, отдавая в общую казну всякий излишек, то и золото потечет к нам, и будем мы такие богатеи, как цари. Вот этим самым, любезный братец мой, ты и будешь командовать, как бы начальником работ и хранителем общей казны.
— Да ладно уж… — ответил Петр, как бы нехотя и отмахиваясь рукой, но Парамон прекрасно видел, что он притворяется, так как все лицо его сделалось красным от радости, грудь вздымалась от волнения и голос сделался густым и басистым, точно чужим. «Клюнули приманку оба братца и теперь на крючке у меня, — прошло в голове Парамона. — Так всякого человека можно поймать: один деньги любит, другой радуется, что дураков нашел, над которыми можно власть проявить, а третий не любит ни того, ни другого, а красных девушек, вот ты их и лови — орла — сырым мясом, ворона — падалью, а развратник сам побежит за голой бабенкой, хотя в ад…»
Оба старших брата стояли, молча поглядывая друг на друга, пока младший предавался своим мыслям. Наконец Петр сказал:
— Что ж, быть хранителем общей казны — покойное занятие, и легко на совести при этом. Я согласен…
— А ты, милый Васенька?..
