* * *
Поэтому я уже не удивился, когда мне велели окончательно перебраться из общинного дома, где находились комнаты младших, в хижину на берегу. Пожалуй, в глубине души я даже обрадовался такой перемене — видеть сверстников мне сейчас было тягостно, и, чем больше я старался быть для них своим парнем, тем яснее они давали мне понять, что этот номер у меня не пройдет, а Матвей, в помощь которому меня поставили, хоть и не обращал на меня внимания — вообще, он со времени урагана, как говорили, слегка двинулся мозгами, — по крайней мере больше молчал, чем разговаривал, и не дергал меня попусту. За день он мог вообще не сказать ни единого слова, или ограничивался самыми необходимыми распоряжениями.
Сначала я только радовался этому, потому что и сам предпочитал помалкивать, не задавать вопросов, словно боялся услышать в ответ подтверждение тому, что я и сам уже в глубине души знал — община отторгала меня; мне не было тут места. Да, все верно, но ведь для чего — то я ведь был предназначен? Зачем — то нужен? Вообще — то, община заботится о людях — о здоровых людях, да и о стариках тоже, потому что, раз уж человек дожил до старости, он уже столько знает и умеет, что заработал право греться себе на солнышке или у печки и гонять по всяким поручениям тех, что помоложе. У нас тут всем заправляют старики, да и в других поселках, насколько я знаю, тоже. Именно они по им одним известным приметам решают, когда выгонять скотину на верхние пастбища, когда сеять, когда закрывать дома на зиму, да и все остальное тоже — они мирят рассорившихся, судят провинившихся, сватают и хоронят. Остальные же — не только младшие, но и взрослые, здоровые мужчины и женщины просто делают то, что им велят. Правда, если все идет как положено, в раз и навсегда заведенном порядке, то и на долю стариков немногое остается. Может, именно потому они всегда чем — то недовольны?
…Время шло, солнце в полдень все ближе подбиралось к зениту и вода в его лучах отсвечивала нестерпимым блеском. Я сидел на прогретых мостках и смотрел, как выпрыгивают из воды рыбы — бабочки — они расправляли крылья и на какое — то время зависнув в воздухе, шлепались обратно в море. Точно радужное колесо — одна за другой. Одна за другой. В их единообразном мелькании было что — то одуряющее, и я вдруг почувствовал, как меня снова повело. Голова закружилась и я едва не свалился в воду — Матвей здоровой рукой успел подхватить меня. Какое — то время я одурело мотал головой, пытаясь придти в себя, а он, прищурившись, наблюдал за мной.
— Не повезло тебе, парень, — сказал он наконец.
Я несколько раз вдохнул поглубже, пытаясь утихомирить стиснувший горло спазм.
— Выпей воды, пройдет.
Я зачерпнул ковшом тепловатую воду из ведра — стало полегче, но, как всегда после приступа, меня грызла такая тоска…
— Что со мной будет, Матвей?
Он поднял брови.
— А… ты имеешь в виду — вообще?
Он вздохнул.
— Святой отец присматривается к тебе… не знаю, что из этого получится. Может быть, это еще не самое худшее.
Я задумался.
— Он разговаривал со мной как — то… спрашивал про видения. Но… у меня нет никаких видений, Матвей!
— Это его и беспокоит…
Я удивленно вытаращился на него, он же продолжал — неторопливо, точно разговаривал сам с собой.
— Конечно, трудно узнать, есть ли у человека способность видеть скрытое, или нет. А вдруг он просто врет, что что — то там видит — как проверишь? Правда, сам — то я думаю, что наш святой отец и вправду истинный святой отец и ему открывается то, чего другие не видят… но и ему не дано знать, кто и когда придет ему на смену. Вот он и ждет — а вдруг это окажешься ты?
— Почему именно я?
— Потому что у всех есть какое — то предназначение. У большинства жителей общины оно на виду. Это обычные, здоровые люди. Но ведь кто — то должен не просто выполнять обычную работу и рожать детей — кто — то должен уметь общаться с теми силами, которые нас окружают — и со светлыми, и с темными. А для этого он должен видеть эти силы и уметь разговаривать с ними. Поэтому считается, что в общине всегда есть человек, наделенный способностью ладить со скрытым миром. Обычно он один. Такой человек, понимаешь ли, всегда одинок. Но когда ему приходит пора уйти на покой, такие способности открываются еще у кого — нибудь. Он и становится преемником. Это не так плохо. Хуже будет, если святой отец обманется в своих ожиданиях.
— Почему?
— Святой отец всегда держится особняком, но тем не менее, он человек уважаемый. А если ты не годишься для этого…
«Все, что не от господа, все от нечистого» — вспомнил я.
— То… что будет?
Он похлопал меня по плечу.
— Будешь жить так, как я… сам по себе. Невеселая жизнь, верно?
Я честно сказал.
— Мне все равно. И мне не очень — то хочется становиться учеником святого отца. Я… я боюсь его.
Он хмыкнул.
— Его все боятся. Может быть со временем… ты поймешь, что это не так уж плохо.
Я удивленно поглядел на него.
— Тебе еще предстоит найти свое место среди нас. Иначе тебе придется туго. Община ведь сама по себе не добра и не зла — она просто заботится о своем благополучии, вот и все. Пока ты не угрожаешь ему, все в порядке. Но если ты ни для чего не годен… если ты представляешь для нее хоть какую — то опасность… сам знаешь, на каком краю мы держимся.
Я знал. Это было не столько знание, сколько смутные слухи — о том, что некоторые деревни после зимы находят пустыми, а в некоторых остаются лишь мертвецы, которые скалят зубы по углам… о безумии, которое караулит каждого, о смерти, которая всегда рядом, хоть и не всегда подходит так близко, что ее можно разглядеть.
— К тем, кто отличается от других, обычно присматриваются очень внимательно, потому что, понимаешь ли, кто знает, откуда пришло это отличие.
Может, это Господня воля, а может — дьявольские козни… А люди склонны во всем видеть худшее… Так уж они устроены, — продолжал Матвей. — Лучше тебе пореже попадаться на глаза старшим. Но пока тревожиться не стоит. Знаешь, иногда бывает… что такие припадки со временем проходят сами по себе.
Я кивнул, хотя в глубине души был уверен, что говорит он так просто для того, чтобы меня успокоить.
Море переливалось разноцветными огнями, рыбы — бабочки все выпрыгивали из воды и плюхались обратно, поднимая фонтанчики брызг. До самого горизонта, где протянулась туманная полоса, мир был спокойным и ласковым, но мне вдруг почудилось, что откуда — то потянуло таким холодом…
…Близилось лето и я уже мог разглядеть, как в туманной дымке, которая в теплые дни всегда застилала горизонт, медленно маршируют дальние смерчи. Скоро они подойдут к побережью и разноцветные твари, из тех, что каждое утро трепыхаются в сетях, уйдут подальше от опасности в темные прохладные глубины. Зато верхние пастбища только — только освободились от снега и пышная изумрудная трава торопливо затягивала зимние проплешины. Наступала пора, когда все прибрежные общины перебирались наверх, в предгорья, — именно там завязывались знакомства, которые потом оканчивались свадьбами, именно там старухи узнавали последние сплетни и обменивались историями, которые потом будут пересказывать слушателям помоложе в долгие зимние вечера.
