Раньше — то я не больно обращал внимание на девчонок, полагая их существами глупыми и бесполезными, а тут вдруг не мог оторваться от этого зрелища — какие они были прекрасные и недоступные, аж глаза резало — точно стайка ярких птиц спорхнула с неба и расселась на ветвях, щебеча и переливаясь.
Взрослые парни в толпе подталкивали друг друга локтями и отпускали шуточки, а те лишь хихикали и кокетливо закрывали глаза уголком платка. Ведь жених тоже был с дружками, и вполне могло получиться так, что за этой свадьбой будут и другие. В общинном доме поставили столы, а на площади соорудили помост для танцев, и ребятня уже крутилась около хлопочущих женщин в надежде стянуть что — нибудь съестное. Карл, разряженный, в слишком тесной праздничной куртке, которая передавалась в их роду от отца к сыну и надевалась только по таким вот случаям, деревянной походкой подошел к телеге и помог невесте спуститься. Она оперлась на его руку и будто нечаянно сдернула платок с головы. За Карла можно было не беспокоиться — она, по крайней мере, была хорошенькая. У нее были темные живые глаза и блестящие черные волосы, завивающиеся колечками на висках. Мочки ушей у нее, как это водится во многих общинах, были оттянуты тяжелыми серьгами, но это ее не уродовало.
Карл так и раздулся от гордости за такое сокровище, а девица, вспыхнув, поспешно натянула свой платок, и они рука об руку прошли в молельный дом в сопровождении хлынувшей за ними толпы родственников, друзей и подружек жениха и невесты. Поднялся такой шум, что я только одурело вертел головой, пытаясь пробиться ближе к двери молельного дома, чтобы хоть краем глаза поглядеть на венчание — внутрь меня все равно бы не пустили, никого из младших не пускали на такие церемонии, если только это были не родственники жениха и невесты.
На родственницу невесты я и наткнулся — наступил ей на ногу — тесно было, да и толкались все здорово; кто — то двинул меня локтем в бок и я потерял равновесие. Раздалось тихое «ох!»
— Извините, — пробормотал я.
— Ничего, — отозвался тихий голос.
Девчонка была не из наших — приехала со свадебным поездом и разодета была, как положено на праздник — косы украшены цветным бисером, на плечи накинут пестрый платок. Она была тоненькая, почти прозрачная — глаза серые, а кожа такой белизны, что, казалось, светится изнутри. Уж не знаю, что со мной стряслось — я вытаращился на нее так, точно кроме нее тут на много лиг вокруг вообще не на что было смотреть. Потом сообразил, что просто так пялить глаза неловко и попытался завести вежливый разговор — спросил, не приехала ли она с невестой, хотя, честно говоря, это было и так ясно. Она чуть — чуть улыбнулась, словно показывая, что понимает, какой я полный дурак, и кивнула головой.
— Тебя как зовут, — спросил я.
— Тия.
— А меня — Люк.
Сообщив ей эту потрясающую новость, я начал лихорадочно гадать, что бы ей еще такое сказать, — и все никак не мог сообразить. Она, похоже, была совсем не вредная — бывают такие девчонки, сущие змеи, — не стала наслаждаться зрелищем моих мучений, а опять чуть заметно улыбнулась, и уже собралась скользнуть обратно, в толпу, как вдруг, приподняв голову, перевела взгляд куда — то мне за плечо.
Кто — то двинул меня кулаком под ребро — довольно чувствительно.
Я обернулся. Это был Тим.
Он стоял, глядя то на девчонку, то на меня, и ухмылялся.
Улыбка его мне не понравилась — что — то в ней было такое…
— Что это ты к ней прицепился, припадочный, — сказал он, — может, решил, что и тебе такую свадьбу устроят?
Я вдруг почувствовал, что у меня онемело лицо — словно я вышел из протопленного дома прямиком в зимнюю ночь.
— И тебе незачем с ним болтать, — это он уже ей, — ведь он же придурок. Таких как он ни одна община не позволит сватать — к чему ублюдков плодить?
Холод, который дышал мне в лицо, стал и вовсе нестерпимым; глаза защипало и я кинулся на Тима. Он был не намного старше меня, но за последний год здорово вытянулся и раздался в плечах. И силой, и ловкостью он меня превосходил, но сейчас мне на это было наплевать. Я размахнулся и ударил его кулаком в зубы. Должно быть, накинулся я на него с такой яростью, что в первый момент он даже растерялся. Но ненадолго. Вскоре он уже сидел на мне верхом и тыкал меня лицом в дорожную пыль, а я отчаянно извивался, пытаясь его сбросить.
Наконец, нас растащили. С некоторым трудом, потому что оба мы вырывались из рук миротворцев, — каждый пытался дотянуться до противника, чтобы врезать ему напоследок. Когда темная волна слепой ярости отхлынула, я начал вертеть головой, пытаясь отыскать в толпе Тию. Но ее нигде не было.
На свадьбах, где бывает полно всякого чужого народу, часто случаются стычки, но, хоть провинность наша считалась не такой уж серьезной, без наказания не обошлось. Уж не знаю, как там наказали Тима, а я весь остаток долгого весеннего дня просидел в пустой кладовой общинного дома.
Там было полутемно — свет проникал лишь сквозь одно — единственное окошко под потолком. Откуда — то из неимоверной дали до меня доносился шум свадебного веселья. Я даже не жалел, что не участвую в нем — я вдруг почувствовал себя совсем чужим, словно все те фантазии, которыми обычно тешит себя малышня насчет того, что их подменили в детстве, и на самом деле оказались правдой, а те люди, что сейчас шумят и хохочут далеко за стеной, — вовсе не мои друзья, родственники и наставники, а чудовища, которые ради какого — то зловещего развлечения примерили на время человеческий облик. Потом я подумал, что они — то в порядке, а что — то не то со мной самим, что я и есть такое чудовище, а остальные, наконец, разгадали это, как бы здорово я не притворялся.
На самом деле, я воображал себе всякие ужасы потому, что это было не так страшно, как думать о том, что выкрикнул мне Тим. О том, что я просто — напросто отверженный, у которого никогда не будет ни жены, ни детей. Все браки планируют старшие, и именно они следят за тем, какие семьи могут породниться друг с другом — так с незапамятных времен положено, — и без их разрешения не будет сыграна ни одна свадьба. О том, что остаток дней мне придется прожить в одиночестве, как тому же Матвею, у которого вся семья погибла по время весеннего урагана лет пятнадцать тому назад. Самого его тогда завалило обломками и он потерял руку, и с тех пор жил на отшибе, не слишком — то беспокоя себя делами общины — но я как — то не предполагал, что такая же участь может ожидать и меня самого. Думал я и о Тие, — вспоминал ее прозрачные серые глаза с темными ободками вокруг радужки, ее мимолетную скользящую улыбку, — и тут уж мне стало совсем грустно. Должно быть, я впервые осознал, каково это — когда от тебя ничего не зависит, когда ничего нельзя изменить.
Я и не заметил, как заплакал — отчаянными, злыми слезами.
Мне было неловко, несмотря на то, что никто меня в этот момент не видел; но я ничего не мог с собой поделать. Мне было так одиноко — тем, кто шумел и веселился за стенами кладовой на задворках общинного дома, не было до меня никакого дела, и впервые до меня дошла беспощадная истина — с этим придется смириться потому, что так было и раньше, да и дальше так будет, и тут уж ничего не изменишь, как бы я ни старался. Как ни странно, эта мысль вдруг принесла облегчение — словно осознав, что я никому не нужен, я одновременно избавился и от гложущего подспудного чувства вины — раз они мне ничего не должны, то и я — им, понятное дело. Это было ощущение свободы….
