на что не пригодится Богу на земле, так и жалеть его нечего! Если московский климат будет труден, а дела хороши, то один год или полтора не убьют меня; в полтора года можно многое кончить и опять уехать. Самое пламенное мое желание провести 4–5 месяцев в Кудинове, кончить роман и тогда ехать работать в Москву. Насчет развлечений – не думайте об них; мне не до них, я их забыл. И что за развлечения с 20 р<ублями> сер<ебром> в месяц. Уж веселиться, так веселиться, а дешевые удовольствия не по нас! То есть это я к тому, что Вы за мою кудиновскую обстановку не беспокойтесь. Поверьте мне: после лишений крымских Кудиново будет для меня волшебным замком! Да неужели Вы примете за фразу, если я Вам скажу, что Ваше общество было бы мне истинно дорого! Когда тесно – мы ссорились, да и как же: Вы кропотливы и щепетильны, я небрежен в хозяйстве, Вы пуританка по образу мыслей, а я больше à la Беранже по нравственности. В Кудинове же мы редко ссорились, а приятных минут у нас много в памяти (т. е. у меня, по крайней мере). А что других членов семейства нет, так тем лучше! Покойнее! Вы, конечно, не сомневаетесь, что можно расходиться в образе мыслей и любить человека от души. Ваша неправда приятнее мне иногда, чем иная правда от других, к которым я совершенно равнодушен. Итак, молите только Бога, чтобы я был здоров и добрался бы до Кудинова, да устройте мне эти 150 р<ублей> сер<ебром> от Краевского. А тогда, Бог даст, и поправимся! Ничего!
Прощайте. Целую вас 30 000 раз.
Впервые опубликовано в кн.: Леонтьев К. Собр. соч. Т. 9. С. 184, 185.
12. Ф. П. Леонтьевой
Весна 1857 г., Феодосия
<…> До первого июля буду есть, курить и пить кофе на счет одной милой девушки1, с которой мы всегда делимся, как можем: когда у меня есть деньги, она берет от меня подарки, а теперь она взяла шить наволочки и чехлы на стулья у кого-то, чтобы я мог есть и курить табак до июля. <…>
Впервые частично опубликовано в кн.: «Литературное наследство». Т. 22–24. М., 1935. С. 492.
1 …одной милой девушки… – Имеется в виду Елизавета Павловна Политова, будущая жена Леонтьева (см. коммент. к письму 16).
13. И. С. Аксакову
7 марта 1862 г., Петербург
Милостивый государь Иван Сергеевич!
По газетам видно, что в славянских областях Австрии и Турции продолжается брожение1. Не угодно ли Вам к весне и даже сейчас, если нужно, человека туда? Агентом, корреспондентом, явным или тайным, – это мне все равно. Я Вас знаю давно лично, но Вы, вероятно, забыли меня. Фамилия моя Леонтьев. Последний раз Вы встретили меня военным медиком в Крыму у И. Н. Шатилова2 в деревне (в Тамаке). Года 1½ тому назад я оставил медицинскую службу, чтобы заняться в Петербурге литературой, к которой меня тянуло с малолетства. Не скажу, чтобы дела мои шли здесь особенно плохо, но я расположен писать длинные романы и не знаю, чем бы я не пожертвовал, чтобы они достигали до того эстетического идеала, который меня терзает! Поэтому-то я и не могу, и не хочу работать романы к спеху и считаю такое дело поруганием, какой-то подлостью. Стряпать же рутинные статейки в здешние периодические издания по части публицистики и т. п. мне тоже не по нутру. Я, может быть, ошибаюсь, но мне кажется, что там под руководством коротко знакомых с тамошними делами людей можно сделать какую-нибудь пользу; больше, по крайней мере, чем сгнивая в Петербурге литературным пролетарием. А медленному созреванию больших романов (главной моей цели) походная жизнь скорей благоприятна, чем вредна. Бивачную жизнь я уже несколько испытал во время Крымской кампании. Исполнителя Вы во мне найдете искреннего и добросовестного – единственная вещь, за которую имеешь право сам ручаться. Славянскими языками я не занимался, но пробовал читать чешские, болгаро-македонские и малороссийские стихотворения и нахожу, что, взявши с собой по Вашему указанию какие-нибудь словари, можно легко и скоро начать объясняться с бедными славянами. Скажите, неужели нельзя пригодиться? Правительственного взыскания я не боюсь: что в нем страшного? Страшнее в 1000 раз петербургская пошлость и проза! Для меня страшно все то, что мешает вдохновению, и не страшно то, что благоприятствует ему. Хотя я немного поотстал от медицины в эти два года, но на те простые хирургические пособия, которые там особенно могут понадобиться, совершенно способен; значит, и это можно взять в расчет. Если бы я знал, что мое горячее желание ехать туда, где есть жизнь и поэзия, сбудется, я бы мог здесь повторить немного хирургию и хоть сколько-нибудь заняться тем из славянских наречий, которое бы Вы назначили. Что касается до содержания, так в этом я вполне положился бы на Вас, кроме только двух условий: рублей 500–600 в год доставлять матери моей по адресу, который я сообщу, а мне туда посылать столько, сколько нужно для содержания себя и лошади при каком-нибудь черногорском или сербском начальнике, к которому Вы меня пошлете. Если Вам угодно знать, как я пишу, посмотрите мой роман «Подлипки» в «Отечественных записках» за сентябрь, октябрь и ноябрь 1861 года. Я знаю, что дух моего романа Вам не понравится, по Вашему образу мыслей, я думаю, он должен Вам показаться несколько растленным, несмотря на отречение в конце, но не об духе его и речь, с этой стороны мы можем не сходиться, Вы можете порицать меня, это как Вам угодно, я указал Вам на него только для того, чтобы Вам легко было решить, могу ли я наблюдать и писать оттуда. Будьте так добры, ради бога – ответьте даже «нет» поскорее, Вы не поверите, как мне мучительно будет ждать ответа.
Покорный слуга Ваш К. Леонтьев
Публикуется по автографу (ИРЛИ).
Иван Сергеевич Аксаков (1823–1886) – один из вождей славянофильства. Сын писателя С. Т. Аксакова. Окончил курс училища правоведения. Служил в Сенате, Калужской Уголовной палате и чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел. С 1852 г. посвятил себя журналистике. Редактировавшиеся им издания подвергались систематическим цензурным преследованиям. Во время войны с Турцией 1877–1878 гг. деятельность Аксакова получила столь широкую известность, что его выдвинули кандидатом на болгарский престол. Влад. С. Соловьев писал об Аксакове: «…хотя Аксаков и разделял предрассудки и заблуждения своей партии, он стоял выше обыденных панславистов не только по своему таланту, но и по своей
