был немец, едва ли стал бы горячо и искренно отстаивать подлинное сближение между обеими странами. Он, во всяком случае, был гораздо холоднее своего предшественника при берлинском дворе, сэра Франка Лэсцелля, который убежденно защищал идею сближения. Тянувшиеся весьма долго переговоры не привели к желательному результату, так как, с одной стороны, лондонский кабинет не обнаружил особой заинтересованности в их успехе, а с другой – не было найдено формулы, удовлетворяющей адмиралтейство.
После того, как улеглась буря, грозно обнаружившая, вследствие вмешательства английского правительства в мароккские разногласия, призрак войны, и в Англии стали с разных сторон делать попытки к уяснению пользы и вреда проводившейся до сих пор политики. Небольшая группа либеральных политических деятелей резко выступила против внешней политики сэра Эдуарда Грея и требовала серьезного пересмотра политики английского кабинета, дальнейшее осуществление которой в том же духе должно было повлечь за собой серьезную опасность для общего мира. Характерна для этого времени одна статья английского еженедельника Nation, периодического издания, настойчиво выступавшего против всяких воинственных тенденций и объединявшего круг вдумчивых и влиятельных представителей идеи мирного улаживания конфликтов. В этом журнале в октябре 1911 г. появилась следующая заметка: «Окончание мароккского эпизода вернуло нам свободу действий…» Отношения между обоими соперниками предварительно должны были стать сердечными и доверчивыми, и тогда только явилась бы возможность говорить об ограничении роста морских сил. А это зависит от способности германской и английской дипломатии совместно работать для будущего. «Мы дошли до того, что везде и повсюду видим Германию, как Германия везде видит Англию, и всегда в позах враждебных и недоверчивых».
В этих кругах зашли так далеко, что стали требовать отставки сэра Эдуарда Грея, – требование, не имевшее никаких шансов на успех, так как в кабинете трио – Асквит, Грей и Хольден – цепко держалось друг за друга. Эти три либеральных империалиста, как еще в 1916 г. назвал их один близкий к лорду Хольдену деятель, нашли в лице Ллойд-Джорджа надежную опору во всех основных вопросах внешней политики, при чем и новый первый лорд адмиралтейства, Уинстон Черчиль также тесно примкнул к ним. Все же настроение внутри страны, по-видимому, убедило кабинет осенью 1911 года в необходимости сделать серьезную попытку улучшить немецко-английские отношения. Нация с ужасом увидела, как близко подошла она к бездне военной катастрофы, в то время как английский народ в массе своей так же мало хотел войны, как и народные массы Франции и Германии. Что глубокое волнение у нас не являлось искусственно созданным, а было результатом обострившегося – благодаря речи Ллойд-Джорджа – антагонизма обеих стран, хорошо понимали по ту сторону канала; там не могли закрыть глаза на дальнейшие последствия этого, которые нашли себе выражение в захватившей широкие немецкие круги агитации в пользу усиления флота. Но как раз это напряжение в общественных настроениях обеих стран действовало парализующе на зародившуюся в них идею сближения. В то время, когда в Германии уже с августа все, кто придавал усилению нашего флота решающее значение для безопасности страны, бурно требовали нового судостроительного законопроекта, в Англии, считавшей первенство своего флота вопросом жизни, старались предотвратить предстоящую необходимость нового грозного увеличения морских расходов усиленными указаниями на то, что увеличение немецкого флота несовместимо с улучшением немецко-английских отношений. Речи английских министров подчеркивали, что Англия сделает все возможное, чтобы остаться на прежней высоте и сохранить прежнее численное превосходство своего флота над германским. Так, с самого начала, в желание сближения вплетались с обеих сторон нити, которые очень трудно было распутать.
В первых числах декабря император изъявил свое согласие приступить к выяснению точки зрения английских государственных деятелей. Руководящей мыслью для нас было установление некоторого общего политического единомыслия для перехода затем к соглашениям детального характера. Напряженное мировое положение вызывалось, собственно говоря, той уверенностью, с которой полагалась на английскую поддержку франко-русская политика, в конечных своих целях определенно нам угрожающая. Англия, правда, заявила, что она никогда не оставляла Франции никакого сомнения в том, что не станет поддерживать ее нападение на Германию, если оно не будет провоцировано последней. Но такие заявления не могли иметь решающего значения, раз они были сделаны in camera caritatis (дружески-конфиденциально). После того как Франция в мароккском кризисе только что на глазах всего мира получила со стороны Англии такое убедительное доказательство самой крепкой дружбы, надеяться на постепенное уничтожение мысли о реванше, как раз теперь оживавшей под руководством Пуанкаре, можно было только в том случае, если бы решение Англии установить с Германией добрые отношения было выявлено прямо и открыто в форме документа. И только таким образом казалось мне возможным освободить обсуждение вопроса о флоте в Германии от той нервности, которая в конечном счете возникла в результате существующей группировки держав.
Беседа германского посла в Англии с сэром Эдуардом Греем, состоявшаяся незадолго до Рождества, казалось, обещала довольно благоприятные перспективы. Затем, в конце января в Берлин без всякого шума приехал сэр Эрнест Кессель, известный английский финансист, и, ссылаясь на общее поручение Грея, Черчиля и Ллойд-Джорджа, вручил императору меморандум, содержание которого приблизительно сводилось к следующему: признание английского перевеса на морях, отказ от расширения германской судостроительной программы, по возможности, даже сокращение ее; со стороны Англии – обещание не ставить препятствий нашему колониальному расширению, обсуждение и поддержка наших колониальных устремлений, поддержка проектов и всякого рода заявлений, сводящихся к взаимным обещаниям не принимать участия в агрессивных планах или комбинациях, направленных против Англии или Германии.
Кессель увез с собою ответ, который приветствовал все шаги, направленные к улучшению отношений, и заявил о нашем согласии на указанные предложения, с тем лишь ограничением, что в вопросе о флоте нашей платформой оставалась наша судостроительная программа плюс выработанный законопроект. Было указано, что в ближайшее время был бы желателен визит сэра Эдуарда Грея. Вскоре через того же посредника нам сообщили о готовности Грея явиться для личных переговоров в Берлин, в случае если заключение договора представляется обеспеченным, и о намерении английского кабинета послать военного министра Хольдена с частной миссией для выяснения этого в Германии. При дальнейшем ведении неофициальных предварительных переговоров, мы дали знать в Лондон, что в вопросе о новом судостроительном законопроекте возможны уступки, но, конечно, только при одновременном предоставлении нам достаточных гарантий в дружественной ориентации английской политики.
8 февраля лорд Хольден прибыл в Берлин. Наша продолжительная и интимная беседа приняла самые дружеские формы и велась с очень большой откровенностью. Хольден настойчиво подчеркивал, что влиятельные лица Англии стремятся к созданию не только лучших, но даже дружественных отношений. На следующий день Хольден имел собеседование с императором,
