тревожные настроения и отбивать охоту к выражению недовольства. Иракский президент Саддам Хуссейн в своих речах призывал «резать глотки» и поминал «злоумышленников… которые вонзили нам в спину отравленный кинжал»21. Генерал Франко предупреждал о «внутренних диверсиях», организуемых врагом, который «выжидает возможности прорвать нашу оборону»22.
При этом большинство диктаторов XX века стремились полностью контролировать общественные коммуникации. Одни ликвидировали или национализировали все частные СМИ, другие вводили цензуру в прессе и запугивали журналистов. Любые высказывания граждан, письменные или устные, должны были соответствовать определенным правилам, которые были частью механизма поддержания общественного порядка и тестом на лояльность. Критика режима полностью запрещалась.
Как и насилие, цензура в диктатурах была неприкрытой. Некоторые автократы, по примеру Гитлера и Мао, сжигали книги на кострах. Другие, подобно Пиночету, отправляли солдат в рейды по книжным магазинам. В Советском Союзе действовало Главное управление по делам литературы и издательств («Главлит») – орган, созданный специально для осуществления цензуры. Главлит вычищал запрещенные темы из всех произведений печати и из радио- и телепрограмм. За нарушение цензурных ограничений были предусмотрены серьезные санкции. Писателей, критиковавших политику государства, нередко отправляли в лагеря. Отделы агитации и пропаганды проводили явную и зачастую агрессивную государственную пропаганду. Будучи вездесущей и безапелляционной, цензура транслировала мощь и решительность режима.
Многие диктаторы были заинтересованы в изоляции своих стран. Естественно, карантин никогда не был полным: большая часть авторитарных государств торговала со своими соседями, а некоторые, если полагали, что это сойдет им с рук, соседей захватывали. Но практически все смотрели на внешний мир с подозрением. Неблагонадежные иностранцы, нежелательная информация и все неугодное останавливалось на границе. За теми, кому разрешали въезд, велось наблюдение. Диктаторы глушили «вражеские голоса» при наличии технических средств и часто подвергали цензуре или запрещали зарубежные газеты. Многие не выпускали собственных граждан за границу, чтобы лишить их возможности расширить представления о мире и чтобы не потерять людские ресурсы23. В большинстве коммунистических стран выезд за границу происходил с разрешения госорганов; в других, например, Албании и Румынии, попытка побега за границу наказывалась смертной казнью.
Наконец, несмотря на декларацию мистической связи с народом, ведущие диктаторы XX века презирали парламентскую демократию в ее западной ипостаси. Многие утверждали, что построят новый, более совершенный государственный порядок. А самые беззастенчивые использовали слово «демократия» в названиях своих государств – Германская Демократическая Республика или Корейская Народная Демократическая Республика, – извратив его смысл и уничтожив любой намек на плюрализм и ограничение произвола государства. Постколониальные правители, вроде первого президента независимой Ганы Кваме Нкрумы, считали многопартийные выборы наследием империалистов. Парламентские институты, досадовал он, порождают лишь «хаос, брожение, взяточничество, кумовство и несчастье»24. Президент Заира Мобуту высказался проще: «Демократия – не для Африки»25. Выборы в диктатурах если и проводились, то лишь для демонстрации всеобщей поддержки действующей власти, а не для выявления подлинной воли избирателей.
Итак, чтобы удержаться у власти, большинство диктаторов репрессировали оппозицию, устанавливали контроль над информацией, расправлялись с критиками, (нередко) насаждали идеологию, атаковали идеалы плюралистической демократии и ограничивали свободу перемещения людей и информации через границы. Все эти действия имели единственную цель – устрашение. Типичный автократ XX века был диктатором страха.
НОВАЯ И УЛУЧШЕННАЯ ВЕРСИЯ
Анализируя политический ландшафт двухтысячных, мы заметили существенные отличия. Казалось, что те, кто отдает приказы в большинстве недемократических государств, теперь вылеплены из другого теста. Взять Уго Чавеса, харизматичного бывшего десантника, захватившего радио- и телеэфир страны, чтобы завоевывать сердца венесуэльской бедноты. Чавес отстранил оппозицию от политического процесса, но мало кого посадил в тюрьму – и то лишь после неудавшегося государственного переворота, в ходе которого он сам на короткое время был отправлен в отставку26. Сингапурский премьер Ли Сяньлун, блестящий технократ, выпускник Кембриджа, на своей странице в Фейсбуке публиковал фотографии рассветов и патронировал некоммерческую благотворительную организацию27. Партия «Народное действие», членом которой состоит Ли, на всех тринадцати парламентских выборах с момента обретения страной независимости получала более 89 % мест – результат, с которым может соперничать разве что всенародная поддержка КПСС28. При этом по данным Amnesty International, в 2015 году в Сингапуре был только один «узник совести» – шестнадцатилетний блогер, разместивший в интернете непристойный видеоролик с критикой покойного Ли Куан Ю29. Президент России Владимир Путин всегда отвергал любые подозрения в недемократичности своего режима, пока его обслуга без лишней суеты фабриковала дела против политических оппонентов президента. Все трое выступали за международную открытость своих стран, регулярно проводили выборы и гордились высокими рейтингами одобрения. На первый взгляд, между ними мало общего: латиноамериканский каудильо, сверхрезультативный интеллектуал, непроницаемый бывший разведчик. Но от этого параллели становятся еще более занимательными.
Так ли сильно эти государственные мужи в деловых костюмах отличаются от своих предшественников? И если да, то чем объяснить перемены?
Над этими вопросами мы размышляли несколько лет. Для начала мы погрузились в литературу по автократиям настоящего и прошлого, знакомясь с работами по истории и политологии, журналистскими расследованиями и данными других многочисленных источников. Двигаясь от отдельных историй к обобщениям, мы хотели выявить единые механизмы, с помощью которых автократы удерживают контроль над социумом. Мы пришли к выводу, что у Чавеса, Ли, Путина и их коллег схожий modus operandi: жестоким репрессиям они предпочитали манипулирование общественным мнением. Стилю каждого автократа присуще своеобразие, но наличие общих черт свидетельствует о появлении новой школы авторитаризма, отличающейся от модели XX века.
Как подтвердить эту гипотезу? Мы начали с проверки внутренней согласованности нашей теории, представив свое видение новых диктатур в виде математической модели. Затем мы постарались оценить распространенность нового подхода среди диктаторов: собрали имеющуюся информацию по авторитарным режимам и нашли новые данные, убедительно подтверждавшие переход от диктатуры страха к диктатуре обмана (статистические показатели приводятся в разделах «Сверимся с данными»). Любознательные читатели найдут уточняющую информацию в наших научных статьях, а графики и таблицы – на сайте книги30. Здесь мы остановимся на наиболее характерных случаях, показательных примерах и сюжетах. Хотя книга и опирается на исследования и данные, она не является научной монографией. Наша цель – изложить в общих чертах историю эволюции авторитаризма и предложить свою интерпретацию того, что произошло. Мы документируем распространение диктатур обмана по всему миру и описываем методы, которыми диктаторы сохраняют власть.
На нашу работу повлияли несколько важных недавних работ по политологии и экономике31. Некоторые из них уже достаточно известны, другие заслуживают более широкой читательской аудитории.
Например, многие исследователи ищут объяснение стабильности классических, репрессивных
