чем ближе становилась Аня, тем прозрачнее, неразличимее делалась ее фигура, словно бы откуда-то из-под земли сочился горячий дым, хотя глаза не теряли своей яркости, четкости, — вот Аня пересекла некую невидимую черту и, издав жалобный вздох, который Широков услышал совершенно отчетливо, будто бы наяву, исчезла.
От неожиданности Широков даже остановился, выкрикнул что было силы:
— Аня! — Потом снова позвал ее, но Ани не было, он растерянно кинулся вперед в обнажившееся пространство и проснулся.
Спал он недолго, минут пятнадцать всего, но этих пятнадцати минут хватило, чтобы усталость, возникшая было в нем, исчезла.
Серый лежал на одеяле с закрытыми глазами и тихо поскуливал. Раз скулит — значит, живой и не просто живой, а знак подает, сообщает, что жить будет. Около подстилки — на почтительном расстоянии, — стояли два хорька, жившие у Анны Ильиничны в доме и внимательно рассматривали искромсанного пса.
Хорей звали так: Хряпа и Анфиса. Хряпа был в этой семье старшим, повелевал женой своей Анфисой как хотел, но тираном не считался. Размерами Анфиса была в два раза меньше мужа.
Холодильник, в котором Анна Ильинична хранила продукты, Хряпа принимал за человека и кланялся ему, Анфиса же при виде холодильника впадала в некую задумчивость и садилась на задние лапы, мигом превращаясь в просящий столбик. Широков не сразу понял, что поза эта у Анфисы — молитвенная, — так она просит еду.
Если же это видела Анна Ильинична, то сразу открывала холодильник и доставала оттуда сосиску, — этот продукт хори любили особенно, разрезала сосиску на две части и каждому едоку вручала по половинке.
Через некоторое время Хряпа, изучив холодильник, изобрел способ, как открывать его — он ложился на пол под дверцей холодильника, упирался в нее сразу всеми четырьмя лапами и, поднатужившись, открывал. Ну а распахнутый холодильник — это раздолье для всякого любителя вкусно поесть.
Однажды Хряпа засек, как хозяйка принесла из продуктовой лавки килограмм сосисок — длинную вереницу колбасок, связанных друг с другом общей оболочкой и засунула в холодильник, на нижнюю полку. Хотела было положить сосиски повыше, но там не было места и она довольствовалась нижней полкой. Через полчаса, когда хозяйка прилегла отдохнуть, Хряпа воспользовался моментом и открыл холодильник.
Ухватил зубами длинную вкусную цепь и поволок ее под кровать — это дело надо было немедленно перепрятать. Он хорошо усвоил одну истину, известную людям: подальше положишь — поближе возьмешь. Вначале заволок гирлянду в подкроватное пространство, потом, поразмышляв немного, уволок сосиски под шкаф — там места хоть и меньше, но найти краденое будет труднее.
Отгрыз одну сосиску и с удовольствием съел ее. Вкусно! Чем еще была хороша эта сосиска? Оболочка на ней была не целлофановая, как на многих других сосисках, а белковая, которую можно было есть. И, подкопченная, очень аппетитно пахла.
Целлофаном же, если будешь его есть, обязательно подавишься. Поразмышляв немного, Хряпа съел еще одну сосиску, оставшуюся часть снизки старательно прикрыл газетой — притащил ее из прихожей, «стибрил», как любили говорить в широковском детстве и, сопя озабоченно, натянул сверху на сосиски.
С чувством отменно выполненного долга Хряпа удалился в прихожую, где у него стояло свое собственное плетеное лукошко, похожее на гнездо вороны.
— Ну, жук навозный, ну и жу-ук, — рассмеялся Широков, понаблюдав за действиями предприимчивого хорька, вытащил сосиски из-под шкафа, обмыл в большой алюминиевой миске — Анна Ильинична признавала только алюминиевую посуду, — и вновь засунул снизку в холодильник. Напоследок похвалил Хряпу: — Настоящий предприниматель! — Добавил, будучи уверенным в том, что говорит: — Либерального толка!
Хорьки нравились ему, были они красивы, изящны, привлекательны. Особенно Хряпа. Тело у Хряпы было длинное, гибкое, как у таксы. Внешность Анфисы была попроще, поскромнее, хотя природа обычно распоряжается наоборот — в подавляющем большинстве случаев самки бывают наряднее самцов.
Исключения конечно же есть. Взять, к примеру, уток. У уток самцы гораздо привлекательнее самок…
Некоторое время хорьки стояли около Серого неподвижно, что-то соображали про себя, дивились, а может, просто изучали изуродованного пса и гадали, какие взаимоотношения сложатся у них с ним и вообще сложатся ли? — потом Хряпа осторожно выдвинулся вперед, оглянулся на Анфису.
Та сделала головой несколько изящных кивающих движений — похоже, одобрила действия своего благоверного, и Хряпа, осмелев, еще на несколько шажков придвинулся к Серому, аккуратно, почти невесомо потрогал его лапкой.
Из глотки Серого, откуда-то изнутри, донесся рычащий хрип, хрип был глухой, но хорошо слышимый, — и Хряпа поспешно откатился от пса, испуганно зашевелил усами.
А Анфиса, та даже присела, прижалась к полу хаты, стремясь стать плоской, невидимой, но это ей не удалось.
Прошло минут пять, прежде чем хорьки пришли в себя. Переглянулись озабоченно — не знали, как вести себя дальше. Тем более что у пса этого, неожиданно сделавшегося их соседом, имелись, надо полагать, хорошие зубы — такие же, как у волка. На всякий случай Хряпа еще на несколько шажков отодвинулся от Серого — вдруг тот очнется и клацнет челюстями? Нет, пока не познакомились и не выяснили отношения, от такого соседа надо держаться подальше…
Анфиса последовала примеру супруга и также опасливо отодвинулась от неподвижно лежавшего Серого. Хоть и валялся пес на подстилке, как мертвец, но был живой. Хряпа пропищал что-то — видимо, предупреждал супружницу, чтобы была осторожна, находясь в одном пространстве с большим и лохматым зверем — ведь зубы у него явно такие, что он запросто может откусить колесо у грузовика, — и на всякий случай еще на полметра отскочил назад.
Зверьки явно были озабочены своим будущим.
Всю свою жизнь Широков отдал границе, — впрочем, если не всю, то большую ее часть, самую лучшую — это совершенно точно; службу на заставе, в комендатуре, в отряде он знал до мелочей, ведал, как вести себя в пиковых ситуациях, что делать, если в бою в автомате перекосит патрон, как лечиться без лекарств и без мяса варить мясной суп, из какой материи сшить штаны, если у тебя вообще нет материала, и как простое летнее белье превратить в теплое зимнее, а клубни картофеля — в ананасы, яблоки — в апельсины, горькую шиксу — в сладкую иргу, горчицу — в повидло, измельченную в крошки липовую кору — в кофе «мокко», лыко — в сапожную кожу, мох — в дорогой куничий мех.
Все это он познал за годы жизни на границе. Даже будучи майором, награжденным тремя орденами, возглавляя комендатуру, он хорошо знал, что нужно рядовому бойцу, заступающему в наряд по охране государственной границы, или сержанту, отправляющемуся домой в краткосрочный отпуск…
Но потом произошло то, что, наверное, должно
