в офисном помещении.
Как писать я не понял, поэтому я вышел на улицу. Когда я уходил, голоса чата становились все тише и тише, как девушка, которую часто бьет ее парень.
На улице на мне был костюм космонавта, но без шлема.
Ко мне подошел медведь. В смысле животное медведь. Он начал говорить:
– Я приветствую тебя. Я Россия, твоя мать. Как зовут, скажи любя или мне тебя назвать.
Я потупился и ничего не ответил.
– Назову тебя Гагарин, хоть по внешности татарин.
– А ты всегда говоришь стихами?
– Так мне велено судьбой, я же сказочный герой.
– Забавно.
– Расскажи-ка мне, Гагарин, ты же русский честный парень, любишь ты америкосов или так посмотришь косо.
– А что в ней плохо в Америке? Сколько мы взяли оттуда взяли хорошего. Конечно, было и плохое, например, каминг-аут, дабстеп, электронные сигареты, покемоны. Но от этого нам стало только веселей. Теперь когда куришь или нюхаешь, думаешь, что ты американский крутой герой, который все зарешает.
– Я услышала, Гагарин, твои мысли и слова. Все равно козлы и твари и не могут воевать.
– Да кому нужна война? Никому, конечно! Опять же фраза из старого американского фильма «Час пик». Не надо воевать. Надо самим что-то свое продвигать.
– Дай мне где-то пять минут. Все! Они уже идут. Ты подумай, слово «край», означавшее Россию, нынче слышится как «cry», то есть слезы и большие. Стал наш русский край другим, получилось русский плач. Мне обидно, что сидим где-то в суматохе дач. А ведь мы могли бы сделать все наоборот. Мы могли заставить рыбу подлететь на неба свод. Вот поэтому недолго, постараюсь побыстрей, увлеку вас монологом, как Макдональдсы детей.
Медведица (Россия же – женский род, значит медведица) набрала воздуха в легкие и начала:
– «Америка» -твердите это сладко…
Визжите от ее собачьей моды.
Дуреете совсем, однако,
Забыли нашу русскую породу.
Забыли вы все подвиги отцов,
Все то чего достиг на край,
И из-за вас он край глупцов.
И флаг чужой вам ныне рай.
Я помню мерзость вашей своры –
Бузите: – «лучше будет там».
Создатель предоставь их мору:
Не место у берез врагам!
Вы, православное наследство,
Забыли красоту икон и гжели…
Иное нынче ваше детство
Заокеанский блюз запели.
Забыли сердцем и поэтов
Стране служивших, как цари;
Есенин, Маяковский – это
Советские слепых поводыри.
Какие вы теперь славяне?
Сманил общипанный орел.
Но озорно несу я знамя,
Которое давно обрел!
Но это знамя не с медведем,
На нем не видно трех цветов –
На нем то поле с бликом меди,
Там тополь, много васильков,
Любимый, добрый, русский клен
И ива, выглядит, как в сказке,
Белесый кедр умилен,
Сирень с фиалковой окраской.
Я не пою, я лишь хочу воспеть
Чарующую синь у Родины!
На ней судьба мне умереть,
Держа в руке смородину!
Я не выдержал и похлопал, только за последнее четверостишие. Правда, от этого Америку любить я не перестал.
Еще я заметил, что это все-таки медведь.
И все, я проснулся.
XI
– Политически, Мить, – сказал я.
– Да-да, лучше бы вообще об этом нам не говорил! Опозициионное мнение. Вдруг все-таки нас кто-то слышит или записывает на диктофон, – снял с моего языка Тим.
– Да, Мить, все, мы забыли, ты типа ничего не говорил.
– Да пошли вы!
Мы втроем рассмеялись, глядя на его обиженное лицо.
– Да и вообще как ты все запомнил? У тебя же память дырявая, я помню, как ты в школе стихи отвечал, по листку, или по руке. Да и запоминал ты только матерные Маяка и Есенина.
– Еще Бродского одно помню: «Когда придет ноябрь – уходи…»
– Октябрь, Мить! Видишь! А тут ты какого-то хрена все запомнил досконально. Как так?
– Я черт его знает.
– Мне, кстати, вспомнилась игра «Devil may cry», – сказал Леха.
– Демон может край, – заменил я одно слово.
– Ага, а слово «may» похоже на «my».
– Да! Тогда получается : Демон – мой край.
– Россия – демон?
– С чего это?
– А кто еще называет свою страну своим краем? – сказал Митя.
– Ну да.
– Так что завязываем, а то на самом деле опозиция пошла.
– Да, – сказали все хором. Нас напугала мысль, что кто-то неизвестный может нас слушать. Я не знаю, но я уверен, мы все предположили, что все это государственный проект и они за нами следят.
Но мысли об этом исчезли, когда радио включилось само и заиграло песню Земфиры – Бесконечность.
XII
Песня закончилась. И диджей начал говорить:
– Мистеры Инфинити, вам предстоит выбор, который изменит вашу дальнейшую жизнь. Сейчас у вас на лобовом стекле будет написано: «Inf». Вам надо дописать это слово. У вас два варианта: «Infinity» или «Inferno». Решайте сами. А пока я вам включу звук метронома, чтобы он раздражал вас, пока вы выбираете.
Если бы момент определял, какое человек животное, то сейчас мы бы были баранами. А так просто сидим вчетвером в пятнашке и смотрим друг на друга.
– Инфинити. Что тут думать? – сказал Леха.
– А может ну его, Инфини, что в Инферно? – сказал Митя. – В аду мы еще не были.
– Как не были? Вспомни восьмой класс, новый год. Это был ад.
– А может тут обман? – предположил я. – Может, твою пятнашку поменяют на машину «Инфинити»?
– Сомневаюсь, – сказал Тим.
– Я тоже, – сказал Митя.
– Допустим, тут подразумевается Инфинити, как бесконечность, то есть чистилище, а Инферно, как Инферно, то есть, как ад. Куда мы?
– Лучше в ад, – сказал Леха, – надоело болтаться, как сами знаете что.
– Убедил, – сказал я, – пиши, Мить, «erno», так как «Inf» уже написано.
– Подожди! Все «за»?
Никого «против» не было.
– Все, решено. Пишу.
– Давай!
Митя навел дрожащий палец на лобовое стекло. Я поморщился от звука, скользящего по стеклу пальца. Все.
Inferno.
Мы ждали, как рухнемся под землю, и все дальше будет как у Алигьери. Но вместо этого надоедливый метроном
