решетками я оставил самые дорогие и волнующие воспоминания юности, и они заставляют меня думать о грустных минутах моей уже очень долгой жизни.
В 1863 году, получив награду на предварительном конкурсе за хор и фугу, я решил использовать то же построение в кантате. Первое испытание состоялось в большом зале Школы изящных искусств, куда входили с набережной Малаке. Окончательное решение объявляли на следующий день в зале, где обычно проходили заседания Академии изящных искусств. Моими исполнителями стали госпожа ван ден Хевел-Дюпре, Роже и Бонне — все трое из Оперы. С такими артистами меня ждал успех! И вот как это случилось.
Исполнив свое произведение первым (а у нас было шесть соперников), так как в то время не было принято слушать других участников, я бесцельно брел по улице Мазарини, через мост Искусств, и, наконец, зашел в квадратный двор Лувра. Там я уселся на одну из украшавших его железных скамеек.
Я услышал, как пробило пять. Беспокойство мое возросло до предела. Я говорил сам себе: «Все должно бы уже закончиться!» И это было верно, ибо я увидел под аркой группу из трех человек, занятых разговором между собой, и узнал в них Берлиоза, Амбруаза Тома и господина Обера. Скрыться не представлялось возможным. Они остановились прямо напротив меня, загораживая мне дорогу. Мой обожаемый учитель Амбруаз Тома подошел и сказал: «Обнимите Берлиоза, это ему вы в большой степени обязаны премией!» «Премия! — растерянно воскликнул я, сияя от радости. — Я получил премию!!!» Невозможно выразить чувство, с которым я обнимал Берлиоза, потом своего учителя, затем Обера. Господин Обер успокаивал меня, но разве я нуждался в этом? Потом он сказал Берлиозу, указывая на меня: «Он далеко пойдет, этот сорванец, если избавится от лишнего опыта».
Глава 4
Вилла Медичи
Большую Римскую премию в области живописи, скульптуры, архитектуры и гравюры получили в 1863 году Лейро, Моншаблон, Буржуа, Брюн и Шаплен. Обычай, сохранившийся по сей день, требовал, чтобы мы все вместе отправились на виллу Медичи и посетили Италию. Для меня это была новая и прекрасная жизнь!
Министр финансов передал мне от имени Наполеона III 600 франков и паспорт, подписанный Друином де Люйсом, тогда — министром иностранных дел. Перед отъездом во Французскую академию в Риме мы с товарищами совместно нанесли предписанные визиты всем членам Института. На следующий день после Рождества мы проехали весь Париж, все кварталы, где жили наши покровители, на трех ландо, выделенных нам для этих официальных посещений. Эти три экипажа, где сидели подмастерья, сиречь мальчишки, возбужденные успехом и опьяненные улыбками, которые расточало им будущее, произвели фурор на парижских улицах. Почти все господа из Института сообщили, что их нет дома, чтобы избежать произнесения речей. Знаменитый архитектор Гитторф, проживавший на улице Ламартин, сделал это безо всяких церемоний, просто крикнув слуге из комнаты: «Скажи им, что меня нет!»
Вспомним, что когда-то преподаватели провожали учеников до самых дверей транспортной конторы, что на улице Нотр-Дам де Виктуар. Однажды, когда громоздкий дилижанс, где ученики сгрудились на самых дешевых местах, обеспечивающих сбор всей дорожной пыли, уже готов был двинуться в долгий путь из Парижа в Рим, господин Куде, приближенный художник Луи-Филиппа, вкрадчиво шепнул своему ученику: «Не забывай моих уроков!» Что за наивность, но как она трогательна! Об этом художнике король сказал, отправляя его в Версальский музей: «Месье Куде мне нравится. Его рисунок правилен, цвета хороши, и берет он недорого». О прекрасные времена, когда слово еще ценилось, а выражения одобрения были точными, без налета напыщенности, не то что сегодня, когда вас ими заваливают!
Я порвал с традицией и поехал один по дороге в Геную, где должен был присоединиться к своим товарищам, сев в их экипаж — огромную повозку, запряженную пятеркой лошадей. Причиной тому было, во-первых, мое желание задержаться в Ницце, где был похоронен отец, а во-вторых, навестить матушку, которая жила тогда в Бордигере. Она занимала там небольшую виллу, приятно расположенную среди пальм над морем. Я провел у нее первый день года, совпавший с годовщиной отцовской смерти, и часы эти были наполнены умилением и нежными излияниями. Однако мне следовало с ней расстаться, поскольку мои веселые товарищи уже ждали меня на горной дороге, ведущей в Италию, и смех высушил мои слезы. Такова юность!
Около восьми часов вечера наш экипаж остановился в Лоано. Я признался, что был весел, как обычно. И это правда. Однако смутные мысли все же овладели мной, я чувствовал себя совершенно безоружным перед лицом жизни. Я предавался этим размышлениям, пожалуй, слишком рациональным, в то время как мимозы, лимонные деревья и цветущие мирты Италии струили вокруг меня волнующий аромат. Этот контраст пленил меня, вдыхавшего до сих пор лишь едкие запахи парижских предместий, дух вытоптанной травы, да парфюмерный (именно парфюмерный!) воздух театральных подмостков!
Два дня провели мы в Генуе, посетили там Кампо Санто, городское кладбище, считавшееся лучшим в Италии благодаря роскошным мраморным памятникам. Кто после этого станет отрицать, что самолюбие правит и после смерти?
Немного времени спустя я вижу себя шагающим утром по Соборной площади в Милане рядом с моим товарищем Шапленом, известным гравером, впоследствии моим коллегой по Институту. Мы обмениваемся восторженными впечатлениями о чудесном соборе из белого мрамора, воздвигнутом в честь Девы Марии ужасным кондотьером Джаном Галеаццо Висконти во искупление грехов его жизни. Как сказал Боссюэ, «тогда поистине вся земля оделась в белое», именно эти слова пришли мне на ум. Взволнованно созерцали мы «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи. Она висела в большом зале, служившем конюшней австрийским солдатам, для чего пришлось пробить широкую дверь — о ужас! Что за мерзость! — прямо в центральной секции фрески[5]. Этот шедевр постепенно исчезает. Настанет время, и он совсем исчезнет, однако десятиметровую стену, на которой он создан, не так легко перенести вручную, как «Джоконду».
Мы проехали через Верону и совершили обязательное паломничество к могиле Джульетты, которую любил Ромео. И кто скажет, что эта прогулка не волнует тайные чувства всех молодых людей, влюбленных в любовь! Потом были Виченца, Падуя, где, созерцая «Историю Христа» Джотто, я ощутил, что Мария-Магдалина когда-нибудь вторгнется в мою жизнь, и наконец — Венеция.
Венеция! Мне говорили, что все это происходит наяву, а я не верил, так ошеломило меня время, проведенное в этом единственном на свете, нереальном городе. Поскольку мы не Бедекеры, и пресловутого путеводителя, слишком дорогого, у нас не было, мы каким-то сверхъестественным наитием, без подсказок разыскивали венецианские чудеса.
