раскрывается? Так за праздничными тостами! Особенно после третьего бокала! Да и расслабиться нужно людям. Работа не отдых, сил много забирает. И хотелось Грязеву, чтобы праздники их были особенными, запоминающимися.
К сожалению, чувство меры и вкуса присутствует не у всех. Вкус – это врожденное. Можно приобрести стиль. Научиться. И Грязев учился, он понимал, что у него со вкусом тоже было не очень. А у кого из их фирмы было очень? Как это ни странно, именно у Муравьевой. Вот и не красавица, и ходит в этих своих ботинках, и вроде все у нее просто и невзрачно. Но всегда уместна. Не придерешься. Никогда своим внешним видом не подведет ни на переговорах, ни на банкете после.
А вот глаз радовала секретарша Ира. И одевалась по-деревенски вызывающе, и стыдно порой за нее было. Но хороша! Это ж надо было уродиться такой красивой. И потому Ирине многое прощалось. Вечно все перепутает, вечно самому все нужно перепроверять. Ну и ладно! Тоже мне, директора он из себя, видите ли, изображает. Не из графьев! Это как кровать за собой застелить. Встал, прибрался и пошел! Начинаем с себя!
Ну отправила Маточкина Ирина в прошлый раз в Домодедово вместо Шереметьева. Так сколько лет Маточкину? Сорок пять? Он что, не читает, что на билетах написано? Позор! Правда, он тогда опоздал на рейс, а дальше на переговоры. В Уфе в итоге разразился скандал, и они чуть было не потеряли партнеров. Но ведь уладили же вопрос!
А секретарша потом так рыдала, так винилась! Слеза самого прошибала. Ира сидела в кабинете у Грязева, он наливал ей воды из графина, она пила мелкими глотками и так шумно вздыхала, что Главный ей за эти вздохи был готов простить все. Ну это ж надо было уродиться такой томной и роскошной. Рубенс с Ренуаром вместе рисовали бы только ее.
Как-то он имел неосторожность упомянуть художников при Юле. Он видел в Муравьевой соратника. Ну кому еще расскажешь про Иркину красоту? Не Маточкину же. Страшно даже представить. А так вроде как он ценитель прекрасного, и только.
– Это из разных эпох, – сдержанно произнесла Муравьева.
– Так сам знаю! – соврал Юрий Анатольевич. – Так если объединить!
– И стили разные. Их лучше не объединять. Хотя… – Юля задумалась. – Вы знаете, я с вами соглашусь. В Ире есть рубенсовская порочность и ренуаровская нежность.
– Вот видишь! – Про порочность он решил не уточнять, но и сам видел, что мужики задерживаются у стойки секретаря. Как только Ира пришла к ним на работу, менеджеры практически перестали опаздывать, приходили бодро ко времени, и даже все как будто подтянулись. Ни тебе мятых рубашек, ни грязных ботинок.
– От что баба может сделать! И всего-то в ней восемнадцать лет. И молчит больше! Просто смотрит!
– Молчит, потому что не знает, что сказать, – шипел ему в ухо Маточкин. Ясное дело, это же ему пришлось на перекладных добираться с чемоданом из одного аэропорта в другой, в итоге ночевать на стуле в Шереметьево, а потом по приезде кланяться перед клиентами, улыбаться, извиняться, еще и цены опускать.
В тот раз из командировки он вернулся злой как сволочь, влетел в кабинет Главного без стука, пройдя мимо Ирины, как мимо пустого места. Юрий Анатольевич, мгновенно оценив ситуацию, выскочил из-за стола:
– Николай, герой! Ну ты герой! Уже из Уфы позвонили. Тебе личное спасибо! А чего ты прибежал? Поезжай домой! Отдохни! Завтра уж на работу! Нет, раз приехал, расскажи все подробно. – Он выглянул в коридор: – Ира, чаю Николаю Федоровичу. Да свежего завари, в чайнике! И выкинь ты эти пакетики. Мусор в них один! И конфеты! Ты купила конфеты? Вот!
Он усадил Маточкина на диванчик рядом с журнальным столиком:
– Понимаешь, пакетики в чай кладет. Стыдно перед клиентами. Вот что значит молодая, неопытная.
Маточкин аж рот открыл. То есть, ясное дело, он пришел с явным намерением заявить ультиматум: или он, или Ирина. Мол, дня больше на фирме не останется. А Грязев продолжал рассыпаться в комплиментах:
– Ну ты герой! Слушай, с ценами мы разберемся. И молодец, что сразу сориентировался. Заработаем на количестве. И скидку они эту заслужили. Зато получился хороший разговор у вас. И главное, как раз вернулся директор из отпуска. Ты же с замом хотел вопрос решать. А что бы он решил? Как говорится, не было бы счастья. Этот день нам только помог.
– Юра… – опять нацелился Маточкин. – Но это же недопустимо! Это же лицо офиса.
Тут как раз в кабинет вплыла Ира. Рост сто восемьдесят пять, грудь пятого размера, зубов во рту в два раза больше положенных, судя по ослепительной улыбке. Колыхая внушительными формами, она прошла неторопливо мимо Маточкина и переставила чашечки с конфетницей с жесткого подноса на журнальный столик. А дальше, сунув поднос под мышку и скрестив ручки на груди, произнесла:
– Простите меня, миленький!
– Иди, Ира, иди! – вытолкал ее Главный.
– Лицо что надо. А фигура! А формы! А главное, мы теперь знаем, что от нее ждать!
– Да уж, главное – это ничего ей не поручать.
– Чай пробуй. Нормально?
– Вот пусть чай заваривает!
= 6 =
Семья у Грязева была простецкой. Какой там вкус? О чем вы говорите? Понял это Юра не сразу, а вникнув, оглядываясь по сторонам, обвинять никого не стал, а принялся наверстывать упущенное. Его спутниками стали пытливый ум, прекрасные учителя в вузе и книги.
Он присматривался, приглядывался, нанимал себе репетиторов, благо это стало модным среди людей его круга, а еще старался вращаться среди интеллигентных и образованных людей. Запрещал себе думать, что он другой, и этим самым образованным и интеллигентным может быть с ним неинтересно. В конце концов, он создал устойчивый бизнес, сумел пережить дефолт. Он уважал себя сам, люди это чувствовали и тянулись к нему.
Безвкусицу он чувствовал издалека. Когда партнеры закатывали вечеринки в дорогих отелях Подмосковья, а то и в Турции и приглашали туда коллег, чтобы продемонстрировать размах, то больше видел в этом ужасный кич, понимал, что так нельзя. А как нужно? Он не знал. Но тоже хотел. Чтобы было красиво и изысканно. Не обязательно дорого, но стильно.
И вдруг в компанию пришла Юля. Спасибо Маточкину. Юля Муравьева вдохнула жизнь в их рутинный и повседневный быт. Именно тогда Грязев усомнился в теории про левое и правое полушарие. Наверное, это огромная редкость, когда творческий человек одновременно может быть собранным и организованным. В его практике таких не встречалось вовсе. Если сотрудник
