class="p">Брижит прошла через руки нескольких нянь, и ее ранние годы можно считать безмятежными и размеренными. Первой ее гувернанткой была итальянка, и Брижит до сих пор бегло говорит на этом языке. Она также владеет английским, хотя демонстрирует свое умение с явной неохотой, под тем предлогом, что ей не хватает практики. Тем не менее, она гораздо свободнее общается на этом языке, чем готова это признать. Спросив, как будет по-английски французское слово — «thym» — «thyme», что значит «тимьян», она тотчас каламбурит: «А, как например thyme is money»[3].
С площади Вьолет семья перебралась в квартиру на авеню де ля Бурдоннэ, находящуюся под сенью Эйфелевой башни, а позднее в еще более просторные апартаменты в доме № 1 по улице ля Помп, на другом берегу Сены в 16-м округе, в квартале, более известном как Пасси, то есть в самом сердце буржуазного Парижа. Семья занимала девять комнат на пятом этаже, обставленных старинной мебелью. Посередине квартиры тянулся громадных размеров коридор — от прихожей и до кухни, по соседству с которой обитала прислуга. Само здание смотрелось внушительно и солидно — иными словами, это был престижный адрес, — даже несмотря на то, что от гидравлического лифта сотрясалась вся квартира.
В надежде произвести на свет наследника для Пилу, родители Брижит предприняли вторую попытку. Абсолютно уверенная, что ждет мальчика, Тоти даже не задумывалась о девичьих именах.
Когда же в мае 1938 года родилась вторая дочь, они с Пилу остановили свой выбор на самом незамысловатом сочетании имен — Мария, в честь самой Тоти, и Жанна, в честь ее матери. Так сестра Брижит получила при крещении имя Мари-Жанна, однако в свидетельство о рождении по чьей-то оплошности закралась ошибка, и на бумаге закрепилось имя Мари-Жан. Вряд ли это имеет большое значение, поскольку, как и все остальные в семье, она также удостоилась прозвища. Даже сейчас ее все называют Мижану.
«Нелегкое дело быть сестрой Брижит Бардо, — признается она, — нелегко было с самого начала. То есть не тогда, когда Брижит превратилась в кинозвезду, а с того момента, когда мне был от роду один час. Недавно она призналась, что когда я появилась на свет, она страшно меня ревновала. Мне это понятно. В конце концов, после того как на протяжений первых четырех лет жизни она была единственным ребенком в семье, неожиданно появляюсь я и порчу ей всю картину. Более того, ведь мои родители ожидали мальчика и все были просто уверены, что в семье появится сын, а когда Брижит увидела, что получила сестру, когда ей стало ясно, что в доме появилась еще одна девочка, ей было очень трудно примириться с этой мыслью».
Ничем не отличаясь от других детей-первенцев, которым приходится делить родительскую любовь с кем-то еще, Брижит прочно застолбила свою территорию.
«Но в конце концов, — продолжает Мижану, — все это вполне было в ее духе. Возможно, это проистекает из сущности характера моей матери — вряд ли ее нежности хватило бы на двоих. Я не хочу сказать, что ей вообще была несвойственна нежность. Но она была ужасно строгой, а подчас и суровой. И подобно Брижит, противоречивой натурой. Оглядываясь назад, могу предположить, что Брижит в раннем возрасте недоставало материнской ласки. Как и мне тоже. В результате нам обеим свойственна общая черта — мы не любим оставаться одни. Ни она, ни я не терпим одиночества. Готова утверждать, что истоки этого в нашем детстве. Вот почему, когда родилась я и отняла у Брижит частицу материнского тепла, которого ей и без того страшно не хватало, ее отношение ко мне было не просто обычной детской ревностью. Скорее, для нее то был вопрос жизни и смерти. Ведь я словно посягала на ее кислород».
Когда девочки подросли, их обеих отправили на воспитание в католическую школу. После занятий за ними приглядывала гувернантка, которую сестры довольно комично прозвали «La Big». Ну, а поскольку Тоти заботило, в первую очередь, то, чтобы подруги ее дочерей происходили исключительно из приличных семей и отвечали ее строгим требованиям, девочки почти не общались с обычными детьми. Брижит росла воспитанной, робкой и застенчивой.
Знаменитая актриса вспоминала: «В детстве я обычно действовала на нервы матери, потому что она шила мне симпатичные платья, а я отказывалась их носить. И тогда она наказывала меня, не разрешала идти на прогулку, пока я не причешусь и должным образом не оденусь. А я всегда была растеряшей».
В те дни она воспринимала себя гадким утенком, некрасивой девчонкой, с редкими волосенками, с пластинкой на неровных зубах, в очках — которая к тому же время от времени страдала от аллергической сыпи. «Я была таким заторможенным, хмурым ребенком».
Годы спустя она будет так же критически отзываться о своей внешности. «У меня отвратительный нос. Рот тоже никуда не годится. Верхняя губа тяжелее, чем нижняя, словно опухшая. Щеки слишком круглы, а глаза, наоборот, малы».
Отец Тоти был крупным седобородым мужчиной с веселым лицом. Звали его Исидор, сам он величал себя Леон, а вот внучки называли его исключительно Бум. Он служил в страховой компании и остался в Италии даже после того, как фирма предложила ему вернуться во Францию. Ведь Милан — это, в первую очередь, Ла-Скала, а Бум обожал оперу. Его жену Жанну девочки называли Мами — именно она оказала самое сильное влияние на судьбу Брижит.
Мами была всего на девять лет старше Пилу, но основательно заботилась о своей внешности и всячески себя холила и лелеяла. Мами неизменно стремилась быть примером того, как нужно одеваться и следить за собой. Нет ни малейшего сомнения в том, что Брижит была ее любимицей, а привязанность к внучке — взаимной. И в последующие годы друзья семьи продолжали отзываться о Жанне Мюсель с большой теплотой — о том, какой удивительной была она женщиной, как она боготворила Брижит и как та умела ее растрогать.
Отец Пилу, Шарль Бардо, был инженером-металлургом. Умер он в 1941 году. Несколько лет спустя, когда мать Пилу, Гиасинт, заболела, она переехала к сыну на Рю де ля Помп. Гиасинт также была по-своему примечательной натурой. Во время парижской выставки 1889 года — той самой, для которой месье Эйфель построил свою башню — в норвежском павильоне ей на глаза попался просторный деревянный дом, модель «образцового шале». Гиасинт влюбилась в него с первого взгляда и решила, что непременно должна приобрести его.
И хотя эта постройка менее всего вязалась с архитектурным стилем Франции, Шарль приобрел ее в
