Зажгли лампу. Вошла фрёкен Нильсен. Он смутился еще больше. Из двери в сад вид открывался величественный – море, синее-синее. Воздух, пейзаж, вода контрастировали с желтым светом лампы. Желтый свет ярко освещал головы, бросал золотистый отблеск на тарелки и скатерть. В тени прятался синий, чисто синий.
Долгие паузы. Стук ножей и вилок о тарелки.
– Будьте любезны! – внезапные слова звучали ужасно торжественно.
У меня было чувство, что обе дамы смотрят на меня и находят чудаковатым – и ем я, наверное, странно. Может, я чересчур редко пользуюсь ножом?
Я покрылся испариной, еда застревала в горле.
– Вы почти ничего не едите, у вас плохой аппетит? – спросила хозяйка.
– Да нет.
Я покраснел, пробормотал что-то про необычайный аппетит и стал есть с удвоенным энтузиазмом. Теперь надо бы что-нибудь сказать.
– Красиво, синий пейзаж за окном, – произнес я. – Напоминает Пюви де Шаванна[27].
Как напыщенно звучит, подумал я про себя, они, должно быть, считают меня скучным.
Вид у меня, наверное, страдальческий.
Дамы переглянулись.
Моя дама, сидевшая напротив меня, уткнулась в тарелку, и мне показалось, я заметил легкую улыбку. И хуже всего было то, что я улыбнулся ей в ответ.
– Так вы нашли подающее надежды дарование?
– Художественное дарование, – уточнил я, изо всех сил стараясь придать своим словам шутливый тон.
– Прекрасно. Встреча двух великих творцов, родственных душ.
Я увидел, что ее разбирает смех, она покраснела от усилий его сдержать. И наконец смех вырвался наружу, взрыв смеха из тех, что внезапно прекращается, чтобы начаться вновь. Она отложила нож с вилкой, схватилась за живот и стала хохотать с открытым ртом. Ее смех ранил меня, оскорбил, я почувствовал себя жалкой вошью, стол, тарелки заплясали у меня перед глазами.
Я из последних сил напрягся и попытался засмеяться вместе с ней, сказать что-нибудь, но смех и слова застряли в горле.
Она изнемогала от смеха.
– Я больше не могу, не могу-у-у, – прохрипела она, пошла в угол комнаты, села на корточки и смеялась, смеялась.
Как же я ее ненавидел.
Внезапно смех прекратился и повисла тишина, как после бури.
– Мне кажется, вы безумец, – произнесла фрёкен, – совершенный безумец.
Я не нашелся, что на это ответить.
Потом я вскочил из-за стола и вышел в комнату с камином.
Я чувствовал себя обескураженным, меня кидало в жар. Я прислонился лбом к холодному окну, чтобы немного остыть. Потом пришла она и стала обмахивать меня веером.
Полутьма. Веер. Как она очаровательна… И как я ее ненавижу.
Я наскоро распрощался и отправился восвояси.
Никогда больше не вернусь, ни за что на свете, и пусть она остается при своем. Я шел быстро, опустив голову и засунув руки в карманы, произошедшее не выходило у меня из головы. Я думал о своем унижении за столом, у меня горели уши, ее смех звенел у меня в ушах, я скрежетал зубами от ярости. Не хочу больше ее видеть, никогда.
Иллюстрация в дневнике
Она смеялась над ним, а он возомнил, что нравится ей – он был смешон, жалок, глуп…
Я не показывался в усадьбе Киркебаккен два дня. Больше не выдержал. Надо показать ей, что не замечаю ее, с достоинством пройти мимо.
Я втайне мечтал, что она склонит гордую голову из любви ко мне, хотел унизить ее, как она унизила его.
Я встретил ее в саду.
– Будьте любезны, не желаете ли зайти.
– Нет, благодарствую.
– Отчего же?
– Благодарю, я собирался прогуляться к воде. Я так долго не выходил. Не желаете ли присоединиться?
Она надела шляпу и последовала за мной.
Всю дорогу она кокетничала, но я оставался холоден и почти не смотрел на нее.
У воды я попросил ее встать у кромки, чтобы посмотреть, как падает свет. Тогда я писал русалку.
Она сняла шляпу и распустила волосы. Потом скинула жакет и бросила его на камень.
Я прищурился и окинул ее критическим взглядом. В моем взгляде она не заметит и тени восхищения.
Потом я сдержанно поблагодарил и проводил ее до ворот.
– Не желаете ли войти?
– Нет, благодарю, уже поздно.
Мне показалось, она огорчилась.
Домой я отправился весьма довольный собой. Думал, что хоть немного отомстил.
* * *
Он услышал в прихожей ее голос. Даже не различал слов, обращенных к нему Хеффермелем, рассеянно отвечал «да» и «нет».
Она вошла. Он притворился, что увлечен беседой, потом обернулся и с удивлением поздоровался.
– А, это вы, фру… Добрый день!
Хотелось выглядеть равнодушным, но голос сорвался. Она пролепетала что-то в ответ. Как очаровательна она была в облегающем платье и широкополой летней шляпке. А голос! Нежный, ласковый.
Он тотчас же все забыл и простил.
– Вы больше не хотите бывать у меня?
– Да нет, вовсе нет, я был занят, но скоро загляну.
За ужином она села рядом с ним.
Хеффермель предложил потанцевать, и вскоре танцы были в самом разгаре.
Он присел в уголке и смотрел на тех, кто умел танцевать… Представить только, если бы он мог пригласить ее на танец…
Он расстроился и сел, подперев голову кулаками.
И вот она подошла к нему.
– Вижу, вы задремали.
– Нет, напротив, но я не люблю танцевать.
Он не хотел признаваться, что не умеет.
– Мне тоже сегодня не хочется.
Они прошли в соседнюю комнату. Он почувствовал прилив удивительной нежности, ему стало жарко. Они подошли к окну, выглянули в него, их разделял только столбик оконной рамы. Как приятна прохлада. Среди облаков проглядывала луна.
– Обожаю такие вечера, когда лунный свет пробивается сквозь облака и не слишком светло. Я не выношу света. Он такой бестактный. Вам не кажется? В такие вечера мне хочется совершать ужасные безумства, и будь что будет. Я не в состоянии противиться этому желанию.
Иллюстрация в дневнике
