Это был щедрый жест, и Долорес была благодарна свекрови. Но что такое тридцать тысяч, если одной только секретарше, ведающей перепиской, нужно было платить сто пятьдесят долларов в неделю?
Такую же плату получали няня и кухарка. Восемьдесят пять долларов уходило на уборщицу, приходившую ежедневно, еще сорок – на мистера Эванса, который дважды в неделю делал генеральную уборку. Еда, даже при жесточайшей экономии, стоила больше двух сотен. И так набиралось за сорок тысяч. А рождественские подарки, стоившие целое состояние, наемные лимузины по шестнадцать долларов в час, дорогой детский сад, который посещали близнецы… Всего этого Бриджит не знала. Нет, Долорес не могла прожить на тридцать тысяч в год.
В Нью-Йорке она возобновила отношения со школьной подругой Дженни Берч. Родители Дженни были очень богаты, но тогда, в детстве, это не имело никакого значения. Дженни удачно вышла замуж за шведского посла Свена Йенсена и стала еще богаче благодаря состоянию мужа. От нечего делать Долорес иногда позволяла себе съездить с приятельницей к Хэлстону или Валентино, у которых та постоянно заказывала наряды. Она с тайной завистью смотрела, как Дженни натягивает на свои пышные телеса очередное новое платье, и представляла в нем себя.
Каждый визит Долорес в модное ателье был для его владельца событием. Ей сразу же предлагались самые лучшие модели.
– Мне сейчас не до этого… Я еще… – И далее следовала многозначительная пауза.
Глава 10. ЭДДИ
Как ни парадоксально, но окружающие считали ее миллионершей. Поэтому Долорес не смела даже подумать о том, что одежду детям можно купить в дешевом магазине, где продают товары со скидкой. Газеты немедленно обвинят ее в скупости. И она продолжала водить Мэри Лу и близнецов в лучший детский магазин на Мэдисон-авеню.
Вернувшись, домой с официальной церемонии по поводу годовщины смерти Джимми, она основательно перетряхнула свой гардероб. – Жаль, что платья-миди вышли из моды – ими набиты целых два шкафа. Нет, даже если укоротить юбки, ничего не получится. Но выход был найден. Совсем рядом с их домом есть чудесный парк, где можно подолгу гулять, кататься на велосипеде в брюках, как Бриджит. На снимках, которые немедленно появились в газетах, Долорес выглядела тоненькой, как юная девушка.
Вскоре случай свел ее с известным молодым киносценаристом – Эдди Хэррисом. Он оказался в парке, когда Мэри Лу упала с велосипеда. Охранник бросился, чтобы подхватить девочку, но проходивший мимо Эдди сделал это гораздо быстрее. Долорес узнала его сразу (она видела почти все его фильмы, тайком пробираясь днем в кинотеатр, закутанная в шарф и в темных очках). Спаситель Мэри Лу представился и попросил разрешения погулять с ними. Долорес царственным кивком выразила свое согласие. К концу дня они подружились. Сначала ей показалось, что Эдди – гомосексуалист, несмотря на упорные слухи о его интрижках со многими женщинами. Но Эдди ей понравился, талантливых людей она уважала.
– Миссис Райан, – неожиданно предложил он, – а не сходить ли нам вместе на концерт Леонарда Бернстайна?
– Боюсь, что не смогу, – быстро ответила она.
– Почему? Боитесь показаться на людях с евреем? – ухмыльнулся Эдди.
– Не говорите глупостей. Вы для меня прежде всего талантливый человек. Но на днях приезжает моя свекровь, и ближайшую неделю мы проведем за городом. Зато я могу пригласить вас к себе поужинать… Не в этот вторник, а в следующий. Придете?
Предложение явно заинтриговало Эдди, и он проводил Долорес до самого дома.
– Я живу на десятом, – сказала она.
– А номер квартиры?
– Я занимаю весь этаж.
Долорес произнесла эти слова с невинной миной, чтобы Эдди не счел ее хвастуньей. Немного помолчав, она добавила:
– У меня прекрасная кухарка, которой надоело жарить только одни телячьи отбивные детям. Что вы любите?
– Спагетти… рыбу… грибы… и салат.
– Отлично. Жду вас в восемь. Дети к этому времени уже пойдут спать.
Весь остаток дня Долорес думала об Эдди. Замечание о том, что она боится впервые появиться в обществе с евреем, попало, пожалуй, в точку. Но не в национальности было дело, это для нее не имело значения. Будь Эдди губернатором или сенатором, она не сомневалась бы, но прийти на прием с человеком из шоу-бизнеса… Нет! Пострадает ее репутация.
За обедом с Бриджит они обсудили эту проблему.
– Ты права, девочка, – сказала свекровь. – Я поговорю с Майклом. Он найдет подходящего сопровождающего.
Брат Джимми вскоре представил ей такого человека: должность – верховный судья, возраст – пятьдесят девять лет, не женат. С этим кавалером Долорес появилась на открытии музея. Боже, ей никогда в жизни не было так скучно. А ведь пришлось потратить целых пять сотен на платье от Ставропулоса, кстати, проданное ей с огромной скидкой. Обо всем позаботилась ее новая секретарша Нэнси Кинд.
В постели с Эдди Хэррисом Долорес оказалась в первый же вечер и впервые в жизни испытала оргазм.
Сначала она попыталась притвориться, как обычно делала с Джимми (немного постонешь, и все закончится). Но Эдди рассмеялся:
– Карьеры в театре ты не сделаешь. Расслабься, дай себе волю и получишь настоящее удовольствие.
Любовью они занимались весь вечер, пока Долорес не упала без сил.
С тех пор любовники стали встречаться регулярно, сначала раз, а потом два раза в неделю. И вдруг Эдди пропал. Она выдержала какое-то время и позвонила ему сама.
Эдди болтал с ней как ни в чем не бывало. Но когда Долорес опять заговорила об ужине у нее, он сказал:
– Отлично, но теперь моя очередь.
– Что ты имеешь в виду?
– Сводить тебя куда-нибудь.
– Я… я не смогу, Эдди.
– Конечно! Ты можешь ходить в «21» с верховным судьей Длингером и в «Элани» с поэтом, который годится тебе в дедушки.
– На этих приемах я присутствовала по обязанности и умирала от скуки.
– А мне, думаешь, не надоело приходить в твой дом, пить пиво, наедаться и потом обслуживать тебя в постели?
Долорес швырнула трубку.
На следующий день она получила от Эдди цветы, а потом объявился и он сам.
– Послушай, – предложил он, услышав в трубке ее голос, – мэр дает шикарный прием в честь нью-йоркских джазистов. Там будет много интересных людей. Пойдешь со мной?
– Я уже приглашена туда, – промямлила Долорес. – Но…
– Что? Знаешь, дорогая, или ты идешь со мной, или я приду с другой. И конец всему.
– Я не люблю приемы, – объясняла она. – Особенно большие. (Господи! Зачем она оправдывается перед этим человеком? Да потому, что он – ее единственная связь с миром.)
