оно бывает, кроме Ахматовой и Цветаевой, чтобы поэт страдала?! Мучилась?! Ходила замуж пять раз! — и в итоге оказалась на чужбине с восточными жлобами, которые ходят сиськами наружу, и им Иосиф Бродский до задницы?! А?!..
Августина почувствовала себя эмоционально и алкоголически потрясена. В ней проснулся её вечный рефлекс утешения собеседницы.
— Фаня, — сказала она. — Вот скажите, ведь не всё же так грустно?.. Ну, не знаю… Вы же интересуетесь Бродским, я тоже!.. Ну…
— Солнце! — обернулась к ней Фаня, превращаясь из страдалицы в радостную Фаню. — Так я ж сразу поняла, что вы — родная душа, буквально сразу! Прям, как Вас во дворе увидела! Я себе сразу сказала: это — она! Тонкая!..
Августина смутилась.
… — возвышенная, страдающая!..
Августина сразу узнала себя и загрустила.
— Понимаете, какое дело… — продолжила Фаня, наливая снова и жуя дальше.
— Какое? — спросила Августина.
— Я ж с Одессы, я людей вижу! — сказала Фаня. — Кроме того, я не просто какая-то с Одессы… Я поэтесса с Одессы! Я всё вижу!..
— Я понимаю! — понимающе сказала Августина.
— У меня мама с тётей — культурнейшие женщины, хоть и идиотки иногда! — с достоинством продолжила Фаня.
— Я вижу… — серьёзно кивая, подтвердила Августина. Ей было очень хорошо, просто замечательно. Она была совершенно согласна с теми правильными и прекрасными вещами, которые слышала в этом раю конструктивности и либерализма.
— Мой сын Гарик — филолог! — сообщила Фаня. — Я не знаю, зачем ему это надо… Гарик, перестань кривляться, не будь придурок, мама серьезно разговаривает!..
— Я сразу поняла, что филолог… — радостно сказала Августина.
— Мой старший сын, Марик — спортсмен, — добавила Фаня.
— Да… я только что видела… — осторожно ответила Августина.
— Очень скромный и спокойный мальчик! — дополнила Фаня.
И Августине вдруг показался отсвет сдержанной грусти в её словах. Волна улегшихся, было, предчувствий снова поднялась в её растревоженной и взбаламученной душе. Вернее, она на некоторое время забыла, что душа растревожена и взбаламучена, но вот, пожалуйста…
— Да… я как раз видела… — проговорила Августина, боясь сказать что-нибудь лишнее.
— Солнышко, — сказала Фаня, вдруг вспомнив самое важное. — Я вот, как культурный человек, никак не могу понять, даже неудобно… Вас по отчеству как звать, Вы говорили?
— Харлампиевна — как всегда, немного стесняясь, ответила Августина.
— Как красиво! — восхитилась Фаня. — А это в честь какого персонажа?
Августина смешалась.
— Это в честь папы, — пояснила она. — Он грек, понимаете… был.
— А… ну, то есть да, я поняла! — ответила Фаня, как бы принимая и такой возможный вариант. — А я, вот, Вашу фамилию даже не знаю…
Августина окончательно смешалась.
— Я боюсь, с фамилией будут некоторые проблемы… — промямлила она.
— То есть? Что такое? — недоумённо посмотрела Фаня. — Какие могут быть проблемы с фамилией? Нет, у меня их тоже было три-четыре… А, если она еврейская, так кого этим сейчас напугаешь?
— Ой, это даже хуже, чем еврейская фамилия в советское время! — убеждённо сказала Августина.
Тут уже Сара, сидевшая в углу в очках, и читавшая очередные рассуждения русскоязычного публициста о том, как должно развиваться Государство Израиль, очнулась, и уставилась на Августину.
— А что, так бывает? — вопросила она. Но тут же снова ушла в русскоязычные газетные пророчества.
— Там хоть советское время кончилось, — удручённо ответила Августина, — а с моей фамилией уже не денешься никуда… Понимаете, она ассоциируется с вечным явлением… Хотя, напрямую его и не означает! Честно!.. — Она волновалась так, что Фаня почувствовала: новая подруга пришла к ней с мешком проблем, и она, Фаня, обязана этот мешок ликвидировать, а подругу защитить и направить срочно. И прикрыть.
— И это?.. — пристально глядя, спросила Фаня.
— … Разврадт… — промямлила Августина.
— Да, явление и правда, вечное, — философски, но несколько нетерпеливо заметила Фаня. — А фамилия-то как? … Солнышко, да Вы только не волнуйтесь! Что такое, на Вас лица нет!
— Разврадт… — еле слышно прошептала Августина. Лицо её пылало.
— Вы так переживаете? — сочувственно спросила Фаня. — Так Вы не волнуйтесь, это ж всегда было. Вон, у меня родственница, когда написала себя в паспорте украинкой, устроилась на работу в санаторий ЦК партии. Так она там только через это дело и работала… сучка. Таки, Ваша фамилия…
Августина окончательно разнервничалась и, потеряв голову, выпалила:
— Разврадт!.. Правда, Разврадт!!!
Фаня, при всей своей принципиальности, была женщиной, до которой, в конце концов, всё доходит.
— Боже, какой ужас!.. — поднесла она руку с кольцами ко рту. — Бедняжка…
— Ни хрена себе!.. — сказал потрясенно Гарик, глядя. Оказалось, и его можно было удивить. И даже сильно. Он даже снял очки, и теперь выглядел совсем беззащитно и трогательно. Но Августине было не до этого.
— Нет, я должна объяснить! — сбивчиво и быстро говорила она. — Мне всегда приходится объяснять… Там в конце ДТ!.. Сперва он скрывал… Потом он говорил мне, что это немецкая фамилия, и что там это повсеместно… и что это не так, как в русском языке… Хотя… это, конечно, ситуацию не меняет… Я была молода, я об этом не думала. Понимаете, я ценила его, как личность! Я только в ЗАГСе узнала, что его фамилия Разврадт!..
Оправдываясь, она чувствовала, что хлюпает носом и вот-вот разрыдается при совсем ещё недавно чужих, а теперь таких сочувственных людях.
— Какая подлость!.. — сурово и обличающе сказала Фаня. — Гарик, не хрюкай и веди себя прилично!
— За что вы такое интересное говорите? — снова отвлеклась от серьёзных тем Сара.
Гарик посмотрел на неё и ответил, пародируя:
— Сарочка, за что мы такое интересное можем говорить? За фамилии, за соседей и за фамилии соседей, а за что ещё?..
Пытаясь не разрыдаться по поводу своей несчастной судьбы, Августина отметила, тем не менее, пародийные способности Гарика.
(Воистину, универсален человек! С такой фамилией — и замечать подобные детали…).
— Я вам скажу, они очень разные бывают! — оживилась Сара, почувствовав привычную канву разговора. — Вот, у нас была соседка. Она, пока замуж не пошла, была Роза Моисеевна Фукс. Потом она пошла замуж и стала Роза Моисеевна Цукербаум. А потом она с ним развелась и снова стала Фукс. А потом пошла замуж за Йосика, что они с мамой жили на Энгельса, и стала Гринбаум. А потом, когда Йосика не стало — нет, он живой, он в семьдесят пятом в Израиль уехал, а потом в Америку уехал, и мама уехала, а Роза сказала, что я не поеду, зачем оно мне надо, и она снова стала снова просто Фукс…
— Солнышко, не отвлекайтесь, это в порядке, я с этим живу уже много лет… — сказала Фаня Августине, в ступоре и в слезах глядящей на Сару и пытающейся что-нибудь
