Даниэль Агрон
Дворик. Роман
Дворик
роман-застолье
Вступление
В один из обычных, то есть, очень жарких дней в дверь квартиры в сплошь русскоязычном дворе израильского городка Кирьят-Поцкин, что под Хайфой, постучала стеснительная девушка тридцати двух лет с внешностью учительницы музыки из Свердловской области. Это была недавно переехавшая в данный город учительница музыки из Свердловской области по имени… ну, дальше она сама.
Квартира находилась на первом (по-израильски, «нулевом») этаже, переделана была явно неоднократно, и вход в неё был прямо со двора, через небольшой палисадничек.
— А… Простите… Простите?.. — сказала девушка-учительница музыки, невероятно стесняясь, ибо никогда ещё ей не приходилось заглядывать в чужую квартиру только на том основании, что дверь приоткрыта. Но что оставалось делать, если звонок не работал, а на её робкий стук никто не отзывался? Не оставаться же с проблемой, которую сама решить не в состоянии…
— Ой, здравствуйте, моя хорошая! — раздался голос очень пожилой женщины с платком, повязанным на голове. — Вы до Фани пришли?
Прожившая жизнь женщина глядела на свою молодую собеседницу, и та утонула в совершенно ясных глазах десятилетней девочки на старческом лице.
— Здравствуйте… Вы знаете… я не знаю, к кому я пришла. Я тут недавно переехала, и у меня вопрос насчёт уборки подъезда… если я вас не беспокою, конечно…
Старушка расцвела, как будто ей сообщили о большущем гранте от президента государства.
— Что такое, моя дорогая? — сказала она неподдельно искренне. — Вы как нас можете беспокоить? Я всё время Фане говорила: смотри, какая у нас новая соседка интересная, красивая такая! Сразу видно — культурная девушка!..
Культурная девушка, не поняв, кто такая Фаня, и поняв только, что её хвалят, едва успела засмущаться, как вдруг из недр квартиры раздался хриплый баритон.
— Сара! — заорал баритон. — Это кто там?
На лице Сары появилось самопожертвование и готовность к любому развитию событий. Можно сказать даже, боевая готовность. Насчёт абсолютно любых событий.
— Это Циля, — сказала она — моя сестра.
— Это та скотина, которая нам на балкон суп вылила? — Баритон материализовался во вторую старушку, которая, выдвинувшись в гостиную, остановилась и обозревала несчастную гостью. Делала она это с видом судьи, получившего на рассмотрение новое дело, и пятилетнего ребёнка, получившего новую игрушку, одновременно.
Вторая сестра была определённо колоритнее. Роста в ней было меньше, но скрытых энергий несравненно больше. Что-то наводило на мысль, что энергии были слегка неуправляемы. И если Сара была иллюстрацией к образу доброй еврейской бабушки, то Циля являла собой классическую карикатуру советской пропаганды на премьер-министров Голду Меир, Менахема Бегина и весь американский империализм одновременно. Только в таком же платке, повязанном на голову.
Молодая гостья почувствовала себя стоящей перед трибуналом по какому-то жуткому обвинению. Одновременно возникла и окрепла уверенность в единственно возможном приговоре: тюремном сроке с высылкой, конфискацией, подвешиванием за ноги и скармливанием каннибалам. Причём, дикость и глупость обвинения никоим образом подсудимую не извиняли. Расплата была неизбежна.
— А… какой суп… — залепетала подсудимая. — Я ничего не выливала…
— Она не выливала суп, она вырвала к нам на балкон! И это была не она, это был соседкин сын сверху! Зачем ты орёшь?! — вдруг закричала Сара, превращаясь из доброй бабушки в трясущегося разгневанного полковника. — Где не надо, она всегда орёт! Посмотри сперва, кто пришёл, потом ори, как ненормальная! Если ты ненормальная, зачем это все должны знать?!
Девушке стало совсем страшно. Она была, если честно, очень мягким и бесконфликтным человеком. Она любила импрессионизм и Дебюсси. И, в силу своего восприятия, полагала, что мир в данный момент рушится, а обычные старушки вдруг ведут себя как маньяки-убийцы. Причём имеющие, почему-то, законное право прикончить её, когда им вздумается.
Вторая старушка Циля, обладательница хриплого баритона, тем временем из двух амплуа выбрала пятилетнего ребёнка, только почему-то очень старого.
— Нет, это не эта скотина… — сказала она с удовлетворением. И неожиданно набросилась на свою сестру Сару с претензией. — А ты сама ненормальная! Ты мне зачем не сказала, что культурная девушка придёт? Я бы хоть оделась, как человек!..
Девушке показалось, что в ответ Сара схватится за ружьё или, хотя бы, станет в каратистскую стойку и издаст дикий вопль.
Но вместо этого Сара лишь устремила вдаль стоический взгляд. В нём было всё: люди, годы, жизнь. И всё это трагическое.
— Что ты оденешься, как человек, ты разве будешь человек от этого?.. — горестно сказала она. — Познакомьтесь, дорогая, это моя сестра, Циля.
— Очень приятно! Августина! — немного приходя в себя, сказала гостья.
— Она знает… — сказала Сара.
— Я знаю… — благодушно сказала Циля.
— Да? Откуда? — удивилась Августина.
— Моя хорошая, — сказала Циля. — Я Вам так скажу: я привыкла, что я всех знаю. Я когда раньше у нас дома жила, всех знала. И когда в Мозыре жила, всех знала. Я даже когда в Пинске жила, всех знала. Я когда работала на картонной фабрике, всех знала, и когда на складе работала, я всех знала…
С этого момента разговор начал напоминать те эпизоды итальянских опер, где герои одновременно страстно поют каждый своё, но при этом никто не слышит друг друга.
— Я вот так уже двадцать лет живу… — говорила Сара Августине. — Что я могу сделать, моя хорошая… Моя сестра всегда такая была, ненормальная. А сейчас она стала на голову совсем плохая.
— … А это разве страна? — говорила Циля. — Здесь никто никого не знает. Одни на русском говорят, другие на украинском, третьи непонятно вообще на каком… И никто никого не знает, и я никого не знаю…
— Я свою сестру уже двадцать лет смотрю, — продолжала свою линию Сара. — Ей уже восемьдесят лет, мне восемьдесят два, так я её еще должна смотреть!..
Циля тем временем подошла к Августине с другой стороны, взглянула доверительно, как старый попугай, и спросила:
— Я когда при Хрущеве жила, я была человек. А сейчас я кто?..
Августина начала затрудняться с ответом.
— Она уже про свою жизнь правду совсем не знает, — прокомментировала Сара. — Только я знаю, и Фаня немножко. Вы же мою дочку Фаню знаете? Она стихи пишет, очень культурная.
— Она такая, самая боевая в этом дворе… — добавила Циля, очень гордясь.
Августина поняла, что разговор нужно вернуть к актуальности.
— Знаете, я до сих пор просто не смогла познакомиться — сказала она. — Я хотела узнать, насчёт уборки…
— Моего Аврумчика в Одессе все знали! — ответила на это Циля значительно.
— Насчёт уборки Вы меня спрашивайте, моя
