не раз бывали с ними стычки в губернии на собраниях. Юнкера шли прямо на меня. Долго думать было некогда. Я вбежал в подъезд училища. Училище стояло на высоком месте, и в боевом отношении это был очень важный для нас пункт.
В училище шли занятия. Коридор, в котором я очутился, был пуст. Из-за закрытых дверей классов доносились размеренные голоса учителей, слова диктанта, скороговорка таблицы умножения, ребячьи запинающиеся голоса, отвечающие Закон Божий. Только из одного класса доносился шум и гул. Двери этого класса были открыты. В это время у подъезда на дощатом тротуаре зазвенели шпоры, стукнули приклады, затопали тяжелые сапоги. Очевидно, юнкера подходят к школе. Что делать, куда деться?..
В это самое время из открытых дверей класса высунулся мальчик. Лицо у него было очень знакомо мне.
– Дядя Петя! Вы чего тут делаете? – удивился мальчик.
И я узнал его: Сережа Покатов, сын одного из наших рабочих-железнодорожников. Я часто бывал у Сережиного отца: он тоже состоял в большевистском комитете. Я быстро, в двух словах, объяснил Сереже, в чем дело.
– Идемте к нам в класс, – зашептал Сережа. – У нас пустой урок: учитель не пришел. Мы вас спрячем. Вы под парты поместитесь?
– Навряд ли.
– Ну тогда вы скажите, что вы новый учитель по географии. У нас теперь бывает, что меняются. А на вас вон и пуговицы золотые, телеграфные. Все поверят. А я дежурный сегодня. Молитву надо читать?
– Да нет, говорю, как-нибудь обойдемся и так, без молитвы. Некогда тут. У вас как, ребята, разбираются вообще в делах-то наших?
– Ясно, разбираются, – говорит Сережа. – У нас только один буржуй есть – Семка Скудеев, лавочник.
– Скудеев? Так он же меня знает. Я его папашу из Совета выгнал. Мы у него один лабаз под склад заняли. Он же, чертенок, меня выдаст разом.
– Не выдаст… он у нас пикнуть не посмеет, – говорит Сережа, а сам задумался. – Нет, правда, тогда лучше будет уж ребятам сказать как есть. Ничего, дядя Петя, наши не выдадут.
И вот Сережа влетел в класс и, слышу, говорит ребятам:
– А ну-ка, ребята, цыц! Давай тихо… Мигом! Ну? Вот чего. У нас сейчас новый учитель будет по географии. Только он большевик. Его юнкера могут убить. Он против буржуев. Чур не выдавать! Он с самим Лениным знаком. Кто пикнет, тому – во! И чтоб было тихо, как при настоящей географии.
Вот я вхожу в класс вроде как учитель. Восемь лет в классе не был. Учиться мне до того времени пришлось лишь два года в приходской школе. Но я стараюсь держаться со всей важностью. А ребята смотрят на меня, хихикают. Однако встали, как полагается, дружно. Сережа, дежурный, подал журнал. Я взгромоздился на кафедру. Сижу, как на голубятне, смотрю на все и что дальше делать не знаю. Слышу: уже в коридоре сапоги топают, позвякивают шпоры. Сережа шепчет: «Дядя, юнкера уже зашли, говорите скорей, будто урок объясняете». А что я мог объяснить тогда? Вижу: висит за спиной большая карта. На ней коричневой, голубой и зеленой краской всякие извилины нарисованы. А как в них разобраться?
И вдруг двери раскрываются, входят офицер и трое юнкеров. Я чуть было по привычке во фронт не стал, но сдержался, усидел.
«Прошу прощения, – говорит офицер и отдает мне честь под козырек, – я должен оставить в классе у окон моих людей. Они вам не помешают, надеюсь? И предлагаю вам продолжать урок своим порядком. Во избежание вредных толков среди населения ни в коем случае не прерывать занятий. Повторяю, прошу соблюдать абсолютно нормальный ход учений. Ясно?»
Откозырял и ушел. А юнкера остались стоять: один у дверей, двое у окон на улицу.
Стоят, идолы, и смотрят на меня. И лица у них не простые: видать, не то из чиновников, не то из конторщиков. С образованием, словом. Как же тут при них урок вести, когда я ровным счетом ничего в географии не понимаю? Тут я догадался.
– Покатов Сергей, – вызвал я. – Что у нас на сегодня задано? Отвечай.
Сережа выскочил из-за парты, подошел к моей кафедре, расшаркался и давай катать без остановки.
– Так, так, – говорю, – хорошо, Покатов. Только не торопись. Мне нужно время протянуть, а он частит.
Вдруг Скудеев поднял руку и сам косится на юнкеров. «Выдаст, думаю, негодяй». Вижу: все к нему повернулись и под партами кулаки показывают. Скажи, мол, только.
– Позвольте выйти, – говорит Скудеев.
Нет, думаю, нельзя его выпускать: он сейчас же офицеру все расскажет.
– Сиди, сиди, говорю, потерпи немножко.
Он посидел немножко, потом опять поднял руку.
– Ну чего тебе? Сказано: сиди.
– А я не прошусь, – говорит Скудеев, – я вопрос имею. Как вон тот горный хребет называется, что сбоку на карте нарисован?
Я обернулся к карте. Но карта немая. Ничего на ней не написано. Кто его знает, какой там хребет?
И вот тут-то мне, я слышу, класс подшептывает. Ученики подсказывают учителю: «Становой и Яблоновый… Становой хребет и Яблоновый».
– Ты про какие горы спрашиваешь, Скудеев? – говорю я спокойно. – Про эти? А-а, так бы и сказал. Это Становой хребет и Яблоновый. Тебе надо бы знать это. Вы это давно проходили. Давай-ка сюда свой дневник.
Он оробел, подал мне свой дневник, я ему влепил там такую единицу, что она из географии даже в арифметику влезла.
– За что же единицу? – говорит он. – Вы же меня не спрашивали.
– А за то, что ты таких простых вещей не выучил, – говорю я и шепотом добавляю: – Ничего, ничего, получай, гаденыш! – А потом как закричу: – И пошел в угол носом! На уроках ему не сидится. Становые и Яблоновые горы он не знает! Стой до звонка!
Я покосился на юнкеров. Вот я какой строгий учитель! Ну тут, на мое счастье, звонок раздался: конец урока. Уф!.. Я взял журнал, пошел к учительской, зашел за угол, огляделся: в коридоре юнкеров нет – и прыг через окно в сад, благо там оцепления не поставили.
Вот как я провел свой первый урок. И вот как ребята мне подсказали. Не знал тогда, что мне предстоит потом стать настоящим учителем. После Гражданской войны пошел я учиться и вот теперь занимаюсь, ребята, с вами.
Одна беседа
Журналист Петр Андреевич Болотов, разъездной специальный корреспондент большой московской газеты, возвращался из далекой командировки домой. Он долгое время пробыл в глуши, вдали от больших центров, и даже газеты раздобывал урывками. Теперь он предвкушал удовольствие от встречи со
