Клинический идиот. Да.
— Чудесно выглядишь.
Проторчав на парковке «Миллениума» лишние пятнадцать минут и успев нарисовать на физиономии наносное спокойствие, я радую Вику огромным букетом белоснежных тюльпанов, призванных скрасить мое постоянное отсутствие и не слишком деятельное участие в обустройстве квартиры.
Как и подобает галантному кавалеру, я открываю дверь автомобиля перед прекрасной девушкой, придерживаю ее за локоть и скалюсь, как счастливый дебил. Наивно рассчитывая на то, что фальшивая улыбка перерастет в настоящую и привнесет в душу недостающую гармонию.
Не привносит.
— А ты не успел заехать домой переодеться?
Поправив расклешенную юбку светло-бежевого шифонового платья, Левина осторожно касается губами моей щеки и ободряюще гладит пальцами по предплечью.
Хорошая девочка. Правильная. Чересчур идеальная, чтобы упрекнуть и выдать что-нибудь, вроде «Крестовский, посмотри на себя! Не мог вместо помятой футболки нормальную рубашку надеть».
— У Матвея в сервисе был.
С ней я даже вожу аккуратнее, чем обычно, включаю поворотники, когда перестраиваюсь, не сигналю зазевавшимся шоферам и не матерюсь. И не могу сказать, что этот факт меня радует.
Проделав недлинный путь до нужного заведения с оранжево-коричневой вывеской, я старательно выметаю из гудящей, словно по ней долбанули кувалдой, башки скопившийся мусор и критически оцениваю спутницу в то время, как мы размещаемся за столиком напротив родителей.
Отлично воспитанная, в совершенстве владеющая двумя иностранными языками, читающая литературу о саморазвитии, студентка второго курса дизайнерского факультета поможет сгладить острые углы тяжелого характера Крестовского Игната Дмитриевича. Так в шутку говорит моя самую малость деспотичная маман, и я не спешу ее разубеждать.
— Викуль, отличное платье.
— Спасибо, Марина Борисовна. Как ваши дела? Понравился косметолог, которого я советовала?
— Да, отличная девочка.
Женщины начинают светскую беседу, но я слышу их, как сквозь плотный слой ваты или пенопласта, потому что по спине расползается едкий жар. Огонь жжет лопатки, облизывает затылок, скручивается непослушным комком рядом с сердцем.
Знаю, что в помещение вошла Лиля.
Оборачиваюсь. Падаю в разверзающуюся под ногами бездну. Не выкарабкиваюсь.
Красивая такая. До одури. До остановки сердца. С каким-то мужиком прилизанном под руку. С дочкой.
Сука.
Хоть сейчас на обложку журнала «Идеальная семья», «Мой любимый дом» или что там сейчас издают про ванильно-счастливые ячейки общества?
В ушах нестерпимый гул, на кончиках пальцев — судорожный тремор. Стойкое ощущение, что весь мой гребанный мир, набирая скорость, летит в тартарары, попутно ломая выстраиваемые в течение не одного года барьеры-границы. Призванные защитить от непрошеного вмешательства любой особы женского пола.
— Ваше каре ягненка в клюквенном соусе.
Передо мной бесшумно опускается тарелка с дымящимся куском мяса, я же только сейчас возвращаю зрению четкий фокус и теперь уже тщательно изучаю сидящую напротив мать. Белая, как полотно, она безжалостно измельчает салфетку на множество мелких клочков и нервно кусает губы.
От былой непринужденности не осталось и следа. Нить беседы безнадежно потеряна, мелодичный щебет Виктории несказанно раздражает, над столиком — липкая напряженность.
— Марина Борисовна, вы побледнели. Что-то случилось? Вам нехорошо?
Не зная причин произошедших изменений, Левина начинает бестолково суетиться. Едва не опрокидывает графин на пол, не без труда наполняет водой пузатый бокал, я же глотаю дерущий горло истерический смех.
Мать до свинцовой ядовитой пелены перед глазами ненавидит Лилю. И ничто не смогло изменить ее отношения: ни время, ни мои убедительные уговоры, ни достоинства Коваль-Аристовой.
— Ново-пассита ей накапай. Или коньяка налей. Грамм двести.
Не удержавшись от насмешки, я с грохотом отодвигаю стул и иду проветриться. Подставить лицо под ледяные струи воды, остудить ни разу не безопасный огонь, способный разрушить здесь все до основания. Выдохнуть.
Только мой план моментально проваливается к чертям, стоит Лиле появиться в узком коридоре между мужским и женским туалетом. В стильном комбинезоне оливкового цвета, с максимально естественным нюдовым макияжем и мерцающими в мочках ушей сережками-каплями она безупречна и совсем не похожа на ту девочку-официантку, которую я когда-то спас от местного быдла-хулиганья.
Мотнув головой, я невольно воспроизвожу детали памятного вечера, а потом происходит непоправимое. В ноздри забивается до боли знакомый запах — невообразимое сочетание чайной розы, цитруса, жасмина, черного перца и мускатного ореха, и в считанные секунды палит какие-то жизненно важные клеммы. Инициирует совершенно ненужную сейчас каталитическую реакцию, с треском крушит стоп-сигналы, врубает животные инстинкты на максимум.
От гаммы эмоций, начиная от сильнейшей безграничной ненависти, заканчивая застарелой болезненной привязанностью, отчаянно рвет крышу. Вытаскивает наружу глубоко похороненное. Вытравливает все разумное из организма.
— Коваль…
— Аристова…
Под хрипловатое сдавленное айканье я резко впечатываю Лилю в стену, оклеенную ужасными бежевыми обоями в непонятный цветочек, и ненадолго задерживаю дыхание, перекрывая доступ кислорода в легкие. Все — лишь бы не догоняться вызывающим непонятные процессы в теле ароматом и не дуреть еще больше.
Хотя, казалось, куда больше?
— Ты специально?
— М?
— Специально заявилась с мужем в ресторан моего отца?
— Крестовский, ты идиот? Если ты решил, что я буду бегать за тобой, как дворовая приблудившаяся собачонка, то…
Что там следует за красноречивым «то», Аристова произнести не успевает. Замирает, когда я зубами впиваюсь в ее нижнюю губу. Дрожит лихорадочно, транслируя страх, влечение и желание одновременно. Глухо стонет, оттого что мои пальцы грубо сдавливают ее подбородок, и выгибается навстречу, высекая между нами багряные и огненно-желтые искры.
Тело к телу. Колено между бедер. Запястья за голову, чтобы не дергалась.
Да она и не сопротивляется. Льнет ко мне, словно одурманенная валерьянкой мартовская кошка. Впрыскивает в кровь убийственную отраву, заставляя на какое-то время забыть о нанесенной обиде. Дразнит.
Ядерное безумие. Форменный психоз.
И я окончательно прощаюсь с едва различимыми на фоне этого помешательства доводами рассудка и более, чем уверенно тянусь к молнии комбинезона сбоку, когда в нашу чокнутую Вселенную врывается озадаченное детское.
— Мамочка! А что вы здесь делаете?
