— Придурок!
— Стерва!
На этот раз я легко отталкиваю Вадима и хлопаю дверью в свою комнату. Прислоняюсь к ней спиной и дышу часто-часто.
Что сейчас произошло? И почему я это допустила?
Чертов мальчишка переходит все границы. Тоже мне, гуру секса, мать его. Определяет возбуждение, надо же, какие познания в столь юном возрасте.
Сволочь! Ненавижу, ненавижу, ненавижу…
Но снова и снова возвращаюсь мыслями к нему. А воображение упорно подбрасывает картинки, как он сейчас трахает эту девицу.
Глотаю таблетку снотворного, чтобы до утра избавиться от навязчивого дерьма в своей голове.
Просыпаюсь от шума за окном. Машина. Надеюсь, этот несносный мальчишка свалит снова до ночи. Поднимаюсь с кровати и чуть отодвигаю штору. Открыта калитка во двор, ворота закрыты. Видна машина такси, в которую садится протрезвевшая девушка. Вадим как-то холодно с ней прощается. Что, не удовлетворила?
Черт! Мне до этого вообще не должно быть дела. И ехидничать тоже не стоит.
Отхожу от окна, переодеваюсь и иду вниз. Наверное, надо сделать вид, что вчера ничего не произошло? Вот только этот мальчишка меня будет провоцировать и провоцировать, а сдерживаться становится все труднее. И съязвить в ответ что-нибудь ой как хочется.
В кухне пусто, но стоит запах кофе, и дверь на веранду открыта. Темная макушка виднеется над спинкой моего любимого кресла. Он специально его занял? Так, Лиза, спокойно. Я уже начинаю искать в каждом его действии и слове подвох. Скорее всего, Вадим просто не понял, что это мое кресло.
Нам придется как-то общаться и уживаться. Главное, чтобы недолго.
Наливаю себе кофе и тоже выхожу на веранду, приветливо говоря:
— Доброе утро.
Вадим сразу окидывает меня взглядом, к которому мне пора бы начать привыкать, но каждый раз дрожь пробирает, и кивает:
— Доброе.
Ни намека на насмешку — ровный, спокойный голос. И я уже хочу облегченно выдохнуть, как он добавляет:
— Как спалось? Эротические сны не мучили?
Только не вестись на эту провокацию. Улыбаюсь и тоже спокойно отвечаю:
— Мучили. Скучаю по твоему отцу.
— Ага, и поэтому у вас разные комнаты?
— А вот это не твое дело.
— Может, и не мое. Но я обязательно узнаю, что ты скрываешь.
Мамонтёнок
Когда она впервые почувствовала настоящую боль?
Это не разбитые коленки, не прикосновение бормашины к чувствительному зубу, не драка в песочнице — не все то, что кажется детям трагедией, но забывается мгновенно.
Мама всегда называла ее умной девочкой, глядя с нежностью на своего ангелочка. Читала Машенька с трех лет, писала с пяти, считала и все-все-все помнила. Это казалось странным, выдумкой маленькой девочки, которая рассказывала воспитательнице в детском саду, что, когда ей было три года, они с мамой ездили в Москву. В подробностях описывала гостиницу возле ВДНХ, в которой они жили, площадь трех вокзалов, Красную площадь. Повторяла названия станций метро по порядку, запомнила названия улиц.
Феноменальная память — так говорили, но все равно недоверчиво качали головой.
А она помнила. Хотя многое хотела забыть. Особенно тот день.
Как хорошая и примерная девочка, она проснулась с утра, почистила зубы, умылась. Мама еще не вернулась после ночной смены, но осталось недолго, всего-то полчаса.
Раздался звонок в дверь. Мама учила, что открывать никому нельзя, а у нее самой есть ключи. Если вдруг мама их забудет на работе или потеряет, то у них был условный сигнал: три коротких, один длинный. Точно так же звонила и тетя Света, соседка, которая иногда заходила в отсутствие мамы.
Сейчас же звонили долго и настойчиво.
Машенька прижала к груди нового плюшевого мишку и тихонько подошла к двери. Она была тонкой, звукоизоляции никакой, так что можно было расслышать все, что происходило в подъезде. Машенька приложила ухо к холодному дереву, выкрашенному серой краской, и услышала незнакомый мужской голос:
— Может, нет никого?
— Она сказала, что девочка одна дома, — ответил уже женский голос. — Не мог же шестилетний ребенок уйти один из дома в девять утра.
— Женщина сказала, что ей пять.
Машеньке было пять с половиной, и она хотела открыть дверь и поправить незнакомых людей. Но так делать было нельзя. Снова протяжный звонок, потом стук. Машенька вздрогнула и чуть не выронила своего мишку.
— Что здесь происходит? — раздался знакомый голос.
Это была тетя Света. Маленькое сердечко трепыхалось в груди, как воробушек, попавший в силки, но боль пронзила его следующих слов, которые сказал мужчина:
— Нам надо забрать ребенка.
Куда забрать? Зачем? Где мама? Машенька ничего не понимала. Пусть они подождут, мама скоро придет с работы.
Вопрос озвучила тетя Света:
— В смысле? А где Лиза? Ну… мать Машкина.
— Бросила она, похоже, девочку.
И тут сердце Машеньки как будто просверлили ненавистной бормашиной. Стало больно. Она не думала, что слова могут причинять боль, не понимала, как это происходит. Только вчера она плакала, слушая песенку мамонтенка в мультфильме, она жалела маленького, потерянного на льдине, чувствуя легкие уколы в области груди. А сейчас там все разрывалось, обливалось чем-то едким. Слезы мочили светлую мишкину шубку и впитывались в поролон внутри. Ни одна игрушка на свете не впитывала в себя столько детских слез, как этот мишка, пока его через несколько лет не отправили на помойку.
— Где моя мама? — с вызовом спросила Машенька, после того как встала на цыпочки, повернула ключ в замке и распахнула дверь.
Тетя Света прижала руку к бюсту, суровый дядя в форме и то подобрел, а низенькая женщина всплеснула руками:
— Как можно было бросить такого ангелочка?
Машенька хотела закричать, что никто ее не бросал, что мама вот-вот вернется, но слова смешались с рыданиями.
Все взрослые смотрели на нее так, как вчера она сама смотрела на мамонтенка. В ее феноменальной памяти тут же всплыли слова:
«Пусть мама услышит,
Пусть мама придёт,
Пусть мама меня непременно найдёт!
Ведь так не бывает на свете,
Чтоб были потеряны дети».
Да только она не потеряна — она брошена.
— Тетя Света, а у вас зеленка есть? — спросила она у соседки сквозь слезы.
