Несчастная женщина вскрикнула, схватилась за сердце, обмякла на руках мужа, и доктор, призванный помочь ее дочери, переключил свое внимание на новую пациентку – Алисии Хэнсли было уже не помочь.
– Джоанна! – материнская рука сграбастала меня за предплечье и с силой потянула на себя. – Где ты пропадала? Я всюду тебя искала.
– Я все время находилась в зале, – соврала я ей в лицо, слишком расстроенная, чтобы обращать внимание на тонкости межличностных отношений. – Танцевала... и... вот... – указала на распростертое на полу тело подруги.
Матушка если и дрогнула, то внешне ничем этого не проявила: лишь сильнее стиснула пальцы на моей руке и потянула прочь из комнаты.
– Какой скандал, – бубнила она при этом. – Умереть на балу, в гостях у таких высокопоставленных людей, как Харрингтоны. Я всегда говорила, что эти Хэнсли те еще проходимцы...
– Мама! – воскликнула я в сердцах. – Алисия была моей подругой.
– Плохо влияющей на тебя подругой, – парировала та непреклонным голосом. – Не хватало только, чтобы твое имя начали трепать наравне с ее. Уходим отсюда. Немедленно!
– Но, мама...
– Молчать, негодное создание! – воскликнула та, и мне только и оставалось, что тащиться следом за ней, увлекаемой, подобно лодочке на буксире у огромного траулера.
Мне о стольком хотелось переговорить с Харрингтоном, своим товарищем по несчастью, а приходилось стиснуть зубы и бежать прочь, повинуясь нелепым понятиям даже не моей настоящей матери.
Я бросила последний взгляд в сторону высокой фигуры, переговаривавшейся с доктором, и лже-мать рывком утянула меня за собой...
Новая камеристка
Смерть Алисии вызвала стремительный исход ранее восторженных гостей: с тем же нетерпением, с которым они стремились попасть к Харрингтонам, теперь они поджидали свои экипажи и бежали прочь...
Мы находились в числе прочих, и маменька в нетерпении прядала головой, словно застоявшаяся в стойле кобылка-однолетка – я улыбнулась бы, не будь слишком шокирована произошедшими событиями.
Наблюдавший наше прибытие простой люд уже разошелся, и улица казалась бы опустевшей, не будь она растревожена зычными перекличками возниц и стуком колес по мощеной мостовой. Именно из-за этого шума мы, должно быть, и не услышала легких шагов незнакомки, приблизившейся к нам со стороны Гайд-парка: она куталась в теплую шаль и казалась трогательно-беззащитной.
– Простите меня, господа, – ее голос заставил маменьку вздрогнуть, – я ни за что не стала бы вас тревожить, не будь мои обстоятельства столь тяжкими, взывающими к вашему состраданию и человечности. Я...
– Убирайся отсюда! – прервала ее моя лже-матушка, указав рукой куда-то в сторону. – Убирайся и не смей приставать к благовоспитанным людям, к коим ты, конечно же, не относишься. Прочь! Пошла прочь, грязная попрошайка.
Девушка потемнела лицом, но не дрогнула, чем вызвала мое невольное восхищение.
– Не прогоняйте мня, умоляю! – взмолилась она трепетным голосом. – Я порядочная девушка, пострадавшая во имя своей добродетели... – Сказав это, незнакомка одарила меня быстрым взглядом. – Мой бывший хозяин, человек крайне непорядочный и... сластолюбивый, прогнал меня из дому, стоило мне только отказать в его мерзких поползновениях.
Матушка смущенно хмыкнула: тема была не из тех, которые, как она полагала, могла касаться нежных, девичьих ушей.
– Он оставил меня без рекомендаций и полагающейся платы, велел ночевать в подворотне... среди крыс и всякого отребья, – слова «крыс» девушка выделила особенным акцентом. – Если вы не проявите хотя бы толику сострадания, то меня ждет либо работный дом, либо клеймо падшей жен...
Моя матушка оборвала ее громогласным покашливанием в кулак.
– Мы вас поняли, моя дорогая, – снизошла она до снисходительно тона. – Только чего вы хотите от нас? Нам нечего вам предложить. Маркус, – обратилась она к супругу, молча стоявшему в стороне, – возможно, у тебя найдется несколько пенсов для этой бедняжки. Будь добр, проверить свои карманы...
Тот растерянно заморгал глазами.
– Я никогда не беру денег на бал, дорогая, – отозвался он обеспокоенным голосом.
– Вот видите, – пожала плечами его супруга, – нам абсолютно нечем вам помочь. – И отвернулась в поисках своего экипажа, который все еще стоял в очереди себе подобных...
Девушка просигнализировала мне глазами, и я, уже догадавшись, кто скрывается за ее личиной, поспешно произнесла:
– Маменька, а как же моральные принципы вашего женского комитета, в котором вы так много говорите о помощи бедняжкам, попавшим в положение, подобное нашей просительнице? Что бы сказали уважаемые патронессы, узнай они только, что мы отказали в помощи одной из заблудших овечек христовых... – И с кротким смирением: – Почему бы нам не предложить этой девушке место горничной в нашем доме. Уверена, такой поступок выделил бы вас в лице многих и вызвал горячее расположение со стороны дам женского комитета.
Мои слова, я видела это, угодили точно по назначению: спесивость боролась с тщеславием, и первая явно проигрывала... Для верности я присовокупила трагическим голосом:
– Энид рассказала о своем скором замужестве и отъезде в деревню. Кто станет смотреть за моим гардеробом? Найти хорошую камеристку – дело нелегкое. Милая, – обратилась я к не совсем девице, – кем ты служила в доме своего бывшего хозяина?
– Личной горничной, мэм, – потупила та свой якобы смущенный взор. – И госпожа была мной очень довольна.
Я с победным видом уставилась на маменьку, мол, поглядите, это просто судьбы, подарок небес, дар, ниспосланный свыше, и та сдалась, сморщив для вида свой аристократический нос.
– Хорошо, ты можешь сесть рядом с возницей. Поглядим, что получится для тебя сделать! – сказала она, с видом королевы, поворотившись в сторону своего мужа.
Я едва не запищала от восторга, но позволила себе лишь краткий взгляд в сторону нанятой в услужение девицы – та ответила мне скромной улыбкой. И я, сопоставив ее образ с высоким, голубоглазым Харрингтоном, прикусила палец правой руки: уж больно презабавным казался симбиоз двух таких непохожих друг на друга ипостасей. Впрочем, мой «Килиан» тоже мало вязался с блондинистой аристократочкой в розовом платье, коей я сейчас и являлась...
С этими мыслями я и садилась в поданный наконец экипаж и тряслась до самого дома, полная тревожного нетерпения.
Энид, моя нынешняя камеристка, с которой мы успели свести не сказать, чтобы близкое, но достаточно комфортное знакомство, помогла мне снять бальное платье и облачиться в ночную сорочку. Я, наконец, выдохнула с облегчением и поспешила отослать ее прочь, намереваясь так или иначе дождаться свидания с Хелен Лэйн, моей новообретенной прислужницей. Ту определили в комнату наверху, и я была уверена, что она ждет не дождется нашего разговора с тем же нетерпением, что и я.
