Пэм приняла моё предложение, и, думаю, она могла бысогласиться на моё возвращение к ней вместо предложенной мною сделки (мысль этато и дело, словно солнце из-за облаков, проглядывала на её лице во время нашеголенча, когда мы утрясали детали), но эту тему я не поднял. Думал только оФлориде, этом убежище для новобрачных и стариков, молодых и полуживых. Иполагаю, в глубине души даже Пэм понимала, что это наилучший выход. Потому чточеловек, которого вытащили из искорёженного «додж-рэма», в стальной каске,обжимающей уши, словно смятая банка из-под собачьей еды, очень уж отличался оттого, кто садился в «додж». Эта жизнь с Пэм, девочками и строительной компаниейзакончилась; все её этапы остались позади. Но выходов из ситуации у меня былодва. На одной двери висела табличка с надписью «САМОУБИЙСТВО» — как указалдоктор Кеймен, на текущий момент вариант не из лучших. То есть оставался тольковторой, через дверь с табличкой «ДЬЮМА-КИ».
Однако перед тем как я выскользнул через эту дверь из моейпрошлой жизни, произошло ещё одно событие. Случилась беда с собакой МоникиГолдстайн, Гендальфом, симпатичным джек-рассел-терьером.
viii
Если вы представляете себе моё новое пристанище одинокимкоттеджем на озёрном берегу, в который упирается петляющая по северным лесампросёлочная дорога, то сильно ошибаетесь. Мы же говорим об обычном пригородемегаполиса. Наш дом на озере расположен в конце Астер-лейн, асфальтированнойулицы, идущей от Ист-Хойт-авеню до воды. В соседнем доме жили Голдстайны.
В середине октября я наконец-то внял совету Кэти Грин иначал ходить пешком. До великих походов по берегу дело дошло гораздо позже, апока я позволял себе только короткие вылазки, и всякий раз по возвращении моёправое, раздробленное, а потом восстановленное бедро молило о пощаде (да и вглазах частенько стояли слёзы), но продвигался я в правильном направлении. И якак раз возвращался домой после одной такой прогулки, когда миссис Феверо сбиламаленькую собачку Моники. Я отшагал уже три четверти обратного пути, когда этаФеверо проехала мимо меня на своём «хаммере» нелепого горчичного цвета. Каквсегда, с мобильником в одной руке и сигаретой в другой. Как всегда, ехала онаслишком быстро. Всё произошло мгновенно, и я, конечно, не заметил, как Гендальфвыскочил на проезжую часть — наверное, он видел лишь свою хозяйку, МоникуГолдстайн, которая шла по другой стороне улицы в парадной униформе гёрлскаута.А моё внимание занимало исключительно восстановленное бедро. Как всегда, взавершающей части этих коротких прогулок у меня создавалось ощущение, что этотак называемое чудо современной медицины набито десятью тысячами острыхстеклянных осколков.
Потом завизжали шины, и на визг наложился крик маленькойдевочки: «ГЕНДАЛЬФ, НЕТ!»
В этот самый момент я отчётливо и ясно увидел кран, едва неубивший меня, а мир, в котором я всегда жил, пожирался желтизной, куда болееяркой, чем «хаммер» миссис Феверо, и по желтизне плыли чёрные буквы,раздувались, становились всё больше: «LINK-BELT».
Потом начал кричать и Гендальф, а видение прошлого (докторКеймен, несомненно, назвал бы его возвращённым воспоминанием) ушло. До тогоосеннего дня четырьмя годами раньше я понятия не имел, что собаки могуткричать.
Я побежал, бочком, как краб, стуча по тротуару красной«канадкой». Наверняка со стороны выглядело это нелепо, но никто на меня несмотрел, будьте уверены. Моника Голдстайн стояла на коленях на мостовой рядомсо своей собакой, лежащей перед высокой квадратной радиаторной решёткой«хаммера». Лицо девочки белело над зелёной униформой. На ленте, что тянуласьпоперёк груди, висели скаутские значки и медали. Конец этой ленты намокал вувеличивающейся луже крови Гендальфа. Миссис Феверо наполовину спрыгнула,наполовину вывалилась с очень уж высокого водительского сиденья «хаммера». АваГолдстайн, в полурасстёгнутой блузке и босиком, выбежала из парадной двери домаГолдстайнов, выкрикивая имя дочери.
— Не трогай его, дорогая, не трогай его, — проговориламиссис Феверо. Она всё ещё держала сигарету и нервно затягивалась.
Моника её не слышала. Погладила бок Гендальфа. Отприкосновения собака закричала вновь (это был крик), и Моника закрыла лицоруками. Начала трясти головой. Я не стал бы её винить.
Миссис Феверо потянулась к девочке, потом передумала.Отступила на два шага, привалилась к высокому борту «хаммера» и посмотрела внебо.
Миссис Голдстайн опустилась на колени рядом с дочерью.
— Миленькая моя, ох, миленькая, пожалуйста, не надо…Гендальф лежал на мостовой в расширяющейся луже собственной крови и выл. Теперья смог вспомнить звук, который издавал кран. Не «мип-мип-мип», как положено,потому что звуковой сигнал, предупреждающий о движении крана назад, не работал.Слышалось резко меняющее тональность урчание дизельного двигателя и шуршаниегусениц, вдавливающихся в землю.
