Он не договорил: дверь по соседству открылась, и в коридоревозникла ещё одна борода. На сей раз — рыжая. Её полуголый обладатель былкрепок и мускулист и держался соответственно.
— Что за шум, а драки нет? — поинтересовался онзловеще. — Будете продолжать орать, драка будет… — В окна его номерабило солнце, коридорное освещение наверняка показалось ему потёмками, но вдругон решительно изменил тон. — Сержант, ты?.. Во мир-то тесен…
Последняя фраза получилась фальшивой.
— Старлей… — Краев протянул ему руку, крепко пожали внёс свою лепту во всеобщее представление друг дружке: — Это сослуживец мой.Вместе воевали… в Афгане. Это — Коля Борода, а это — Василий ПетровичНаливайко, профессор.
Профессор погладил по голове усевшегося кобеля:
— А это — Шерхан.
— Наливайко? Василий Петрович? — тихо переспросилПесцов. Он пристально глядел на великана, и Краев увидел, как он дёрнул горлом,словно глотая всё ещё коловшийся ком. — Ваня Наливайко… Старший прапорщик…Так похож был на вас… Ну просто один в один… Мы в Афгане вместе…
— Ванька? — Даже при ублюдочной лампочке былозаметно, как побледнел Наливайко. Вытащив из кармана портмоне, он досталмаленький фотоснимок. — Вот… Мой единственный сын… Как он погиб?
Со снимка улыбался скуластый, наголо бритый парень, которомув самый раз пришлись бы шаровары, сабля и оселедец гоголевского Тараса.
— Как герой. И это не слова, — выговорилПесцов. — Мы попали в засаду, духи били в упор. Из всей группы выжилидвое, я, — он снова дёрнул горлом, — и он, — он кивнул наОлега, — Такие вот дела.
— Эх, — глухо охнул Наливайко. — Безпогребения… В чужой земле…
— Он, батя, сразу в рай ушёл, прямо на небо, —сказал Краев. — Машина с боеприпасом была. Трёхтонка. Да что мы тут-тостоим, как сироты какие! Пошли ко мне. Помянем тех, кто не вернулся…
— Да нам бы… в общем… ехать надо, — началнеуверенно Наливайко, но Коля Борода решительно постановил:
— Иди, Василий Петрович, иди и даже не думай. Сам влучшем виде затарюсь. Ну всё, ребята, пока. Посидел бы с вами, да никак, живыесожрут живьём.
— А теперь, ребята, давайте за вас, — налил повторой Василий Петрович, — За то, что живыми остались, за то, что целымипришли. За то, что есть с кем Ваньку моего помянуть…
Атмосфера в номере царила самая братская. Четвёртая стопочкана столе стояла отдельно, накрытая кусочком хлеба, и казалось, что младшийНаливайко сидел где-то рядом, улыбался, слушал их разговор. Одна беда, видетьего мог разве только Шерхан, безмятежно разлёгшийся на линолеуме. Зря лиговорят, что собаки легко видят незримое. Особенно такие вот «четырёхглазые», срыжими подпалинками бровей.
— Так ты, Олег, значит, писатель, — уточнилВасилий Петрович. — И в каком же жанре работаешь?
— Ну… — задумался Краев. Мысль о необходимостижанрового самоопределения до сих пор его как-то не посещала. —Знаете, — сказал он наконец, — по-моему, в литературе, как и у вас внауке, всё самое интересное происходит на стыке направлений. Вы небось, чутьчто, и физику готовы припрячь, и химию, и биологию, лишь бы до истиныдокопаться. Вот и я не о законах жанра думаю, а о том, чтобы читателя за уши неоттащить было. И под это дело ему всякого-разного познавательного сообщить. Ипро физику, и про химию, и про историю…
— Ох, только про историю нашу лучше не надо бы, —поморщился Наливайко. — Сплошное враньё, а против ветра писать — тольконачни, в один миг заклюют… Мы вот копаем в местной Долине Смерти… а ты думал,здесь такой нет? Есть, а как же… Короче, насмотрелись, слёзы на глазах. Никтоне забыт, ничто не забыто… мать их… Как подумаешь, так даже и хорошо, чтоВанька не в землю ушёл, а сразу на небо… Не то вот так же лежал бы, покагосударство памятники ставит и слёзы крокодиловы льёт…
— Да нет, Василий Петрович, — помолчав, отозвалсяКраев. — Экскурсы в прошлое у меня запланированы, но в гораздо болеедавнее. По преданию, в здешних болотах есть остров, а на нём — святоймонастырь. Действительно святой. И не потому, что монастырь, а потому, чтоместо уж очень особенное. Я ведь из-за него сюда и приехал. Библиотекиперекопал, с этнографами говорил… Только разговоры — это одно…
— А ты давай-ка к нам, — внезапно воодушевилсяНаливайко. И даже пристукнул кулаком по столу, совсем не сильно, чтобы нерасшибить хилую гостиничную мебель, но стало очевидно, что кулачищи унемолодого профессора были пудовые. — Мы ж на тех самых болотах как раз исидим! Люди крутятся опять-таки всякие разные, они тебе что хочешь найдут.Кстати, про друга детства моего слыхал, про Мотю Колыму? Что, не слыхал?.. Ну,Олег, ты даёшь! Да его на каждой пересылке любая собака знает… Не, Шерхан, этоне про тебя… Давай, в общем, приезжай… Ладно, ребята. Пойду, в самом деле,Ханька выведу… Спасибо ещё раз за Ваньку моего…
— Ты мою бабу видел? — спросил Песцов Краева,когда за профессором закрылась дверь. — Она на тебя положила глаз, так чтосмотри, поосторожнее. Такое может…
— Хм, поздравляю, — не понял его Краев. —Только за меня не бойся. И за неё. Как положила, так и…
— Да не про койку речь, сержант, — как-то грустноусмехнулся Песцов. — Уж доподлинно не знаю, кто она, но ты мне поверь…Волшебница, телепат, экстрасенс… Да ещё и с яйцами баба. С такими, что замочити не моргнёт. Ну так вот. Ей до зарезу нужна какая-то древняя хреновина,которая у тебя есть.
Олег сразу понял, что речь шла о пресловутом нагубнике. Онуспел даже представить жеманную красавицу в виде затянутой в чёрное«расхитительницы гробниц», крадущейся в ночи к нему в номер, но промолчал,ожидая продолжения. И продолжение не задержалось.
— Только вся закавыка в том, — продолжалПесцов, — что хреновину эту нельзя ни украсть, ни купить, ни отнять. Можнотолько получить в виде презента. Чуешь, какая фигня? А я в ней участвовать нежелаю…
— Чую, — посмотрел ему в глаза Краев. —Слушай, а совсем послать твою любезную никак не получится? Такие у нее яйцабольшие?
В глубине души он аплодировал старлею: «Молодец, не гнилой…»
— Да при чём тут яйца, — усмехнулся Песцов. —Отношения у нас, понимаешь. Любовь-морковь. И потом, — он сделалпаузу, — я ведь в розыске. Федеральном. Если бы не она, точно бызамели. — Краев непонимающе смотрел на него, и он удивился: — Ты что,блин, сержант, телевизор не смотришь?
— Не-а, не смотрю. — Краев поймал себя на том, чтоприкидывает, как бы незаметно посмотреть на часы. Оказывается, он с нетерпениеможидал возвращения Оксаны. «Да уж… Этого ещё только не хватало. Да и ей…»
— Так я к чему, сержант, веду, — продолжалПесцов. — Бьянка говорит, у тебя с башкой что-то хреново, кабы совсем ненакрыться где-то через полгода. Так вот ты и поставь ей условие, мол, давай,милая, бартер: я тебе хреновину, а ты мне стопроцентное излечение мозгов. И несомневайся, сержант, не только согласится, но и сумеет. Я бы тебе порассказал,что она у меня на глазах проделывала, так всё равно не поверишь. Хотя сам вродефантастику сочиняешь.
