А грязь – это прежде всего непорядок.
Глава 2
Мордоворот на входе, упакованный в безупречный темный костюм и застиранную белую рубашку с дешевым однотонным галстуком, окинул меня внимательным взглядом, но останавливать не стал.
Хотя дресс-коду заведения я самым явным и наглым образом не соответствовал.
Все правильно.
Эти ребята по сути своей – те же халдеи.
Нашу породу чувствуют безошибочно.
А вот навстречу сопровождавшему меня бойцу – поднялся довольно решительно. Я решил не кипишевать и попросил молодого пока что подождать на улице.
Там, внутри, его помощь мне вряд ли понадобится.
…Глеба я обнаружил легко, там, где, собственно говоря, и предполагал.
В баре на нижнем этаже, за угловым овальным столиком.
Еще больше погрузневшего и оплывшего, в дорогой костюмной паре и светлой сорочке вместо привычно неизменных синих джинсов, белых лакостовских кроссовок и темного колючего свитера.
Уже, естественно, порядком датого и, по ходу, хорошо нанюханного.
И, разумеется, в обществе очередной гламурной модельки-блядешки с глуповатым, но безукоризненно бледным фарфоровым личиком.
Эдакая кукольная пародия на Ингу, симпатичная и безопасная.
Можно повертеть в руках и применить по назначению, но вероятность порезаться – как при бритье электробритвой.
Нулевая.
…А Глеб-то был хорош…
Он и меня разглядел только тогда, когда я уже фактически подошел вплотную к его столику.
Раньше за ним такого не наблюдалось.
Причем, в каком бы он, на данный конкретный момент времени, не пребывал состоянии.
– А, – говорит, – Дэн пришел. Привет, Дэн! Какими судьбами? Давай присаживайся, выпьем слегонца за встречу старых боевых друзей. А все разговоры – на потом передвинем. Куда они от нас денутся, эти разговоры, в конце-то концов? Один хрен, все без толку…
Я хмыкнул.
– Присесть-то я, – говорю, – присяду. Ненадолго. А вот пить не буду, извини. Мне прямо сейчас в руль садиться придется. Везти тебя в одно совсем не интересное место. Так что давай расплачивайся и собирайся. Пока тебе счет нести будут, я тебя в курс дела введу коротенько, остальное по дороге расскажу. Все, о чем сам знаю, разумеется…
– Вот даже как? – удивляется Глеб и лезет в положенную мной на стол пачку за сигаретой.
– Именно так, – подтверждаю, протягивая ему дрожащий в стерильном кондиционированном воздухе трепетный огонек зажигалки.
Он прикуривает.
– Да, – говорю, – и шлюшку свою отошли куда-нибудь. При ней я ничего говорить не буду, извини, – брезгливо…
– Глебчик!!! – возмущается дуреха. – Что этот молокосос себе тут позволяет!
Али морщится. Я – фыркаю. Ага.
«Глебчик». Аххуеть…
Али делает, одну за другой, пару крепких, глубоких затяжек, снова морщится.
– А ну-ка, – говорит, – брысь отсюда, шалашовка. Вон там, у стойки пока подождешь. Хотя, нет…
И – поворачивается ко мне.
– Тема, – спрашивает, – я так понимаю, серьезная? Надолго?
Я киваю.
Он лезет в карман за бумажником, достает оттуда не слишком толстую пачку стодолларовых бумажек, отсчитывает три тысячи.
– Значит так, – говорит, – забираешь деньги и валишь. Это твое выходное пособие по временной безработице. И чтоб больше я тебя никогда не видел. Надоела. Шмотки твои тебе завтра днем мой водитель завезет, ты его телефон знаешь, с ним и договаривайся. А про меня – просто забудь, меня в твоей жизни не было, понимаешь?
Я опять киваю, на этот раз одобрительно.
По фарфоровому личику текут нарисованные тушью слезки.
– Как? – спрашивает дрожащими губами. – Все?! Совсем?!
– Я что, – удивляется Али, – когда-нибудь у тебя на глазах шутил чем-то подобным?! Бери деньги и исчезай, мне некогда.
И опять поворачивается ко мне, больше не обращая на нее никакого внимания.
– Ну, – говорит, – теперь давай рассказывай…
Моделька тем временем размазывая тушь по лицу одной рукой, другой комкает баксы в неприятный серо-зеленый комок.
На секунду мне становится страшно, что она сейчас запустит этим самым комком прямо ему в рожу.
Нет.
Засовывает деньги в сумочку и удаляется, всей своей изящной игрушечной спиной изображая прямо-таки глубочайшую безвинную оскорбленность и мегавеликую вселенскую скорбь.
Все правильно.
Если б она была способна швырнуть ему эти три штуки в рожу, он бы с ней так и не разговаривал…
Я достаю из лежащей на столе пачки сигарету, прикуриваю.
– Беда, – говорю, – Али. Инга сегодня в челлендже столб обняла…
Он молчит.
Только даже в полумраке бара видно, как белеют костяшки на сжатых в кулаки пальцах.
Я глубоко затягиваюсь неожиданно горьким дымом.
– Сама жива, – киваю в ответ на его невысказанный вопрос, – и вроде как даже не сильно помялась. Мы по телефону с ней не так давно говорили, держится нормально, никаких соплей, – ничего кроме уважения. Мажор, кстати, уже там, на Девятьсот пятого, даже акцию против мусарни задвинул, рванул впереди собственного визга ситуацию контролировать. Говорит, что и вправду вроде в порядке девка. А вот один из штурманов – всмятку, прямо на месте. Второго как раз сейчас спасатели из этой банки консервной вырезают. Вроде живой, хоть и переломанный…
Али тушит окурок и тут же закуривает следующую сигарету.
Мне показалось или в его глазах все-таки мелькнуло на секунду реальное облегчение в тот момент, когда я сказал, что с ней самой все в порядке?
Скорее всего – не показалось.
Значит…
…Да нет, обрываю себя на полумысли.
Ничего это еще не значит…
Глеб хмурится.
– Ты погибшего знал? – спрашивает.
Я коротко киваю.
– Хороший, – говорю, – был парень…
Глеб снова морщится.
– Ладно, – вздыхает, – поминать не будем. И переживать уход хорошего парня тоже пока что не стоит. Потом. В свое время. В конце концов он, как и мы все, знал, на что шел, когда в машину садился. А пока скажи мне, насколько это серьезно с точки зрения Ингиной посадки? Я, честно говоря, в этой области уголовного права не шибко силен. А ты вроде бы как сам гонялся…
Я хмыкаю.
– Серьезней, – говорю, – не бывает. Лет пять, как минимум. Причем, самой что ни на есть натуральной зоны, а не какого-нибудь там дешевого поселения. Это ж гонка. Стрит-рейсинг. Полный нелегал, с гарантией. Она ж там наверняка нарушила все, что только можно. И что нельзя, – тоже нарушила…
